– Если будет что-то про вьетнамских тёлок, я просто сдохну, – шёпотом выдохнул сержант Бонд.

Сержант Берри в ответ только покачал головой и аккуратно записал дату и тему в толстую и уже наполовину исписанную тетрадь.

– Видишь, куда клонит эта программа? – не унимался Бонд, – сначала они легализуют марихуану, а за этим последует конец и охоте на педофилов. Страна погрязнет в наркотиках и порнографии, а мы будем заниматься только раздачей штрафов за превышение скорости. Знаешь, почему? Потому, что это выгодно. А на детей плевать они хотели, эти законодатели чёртовы.

– Потише. Ты мешаешь мне концентрироваться на лекции, – с раздражением прошептал сержант Берри.

Бонд обиженно замолчал и уставился на профессоршу.

– Давайте сразу обозначим границы, кто является педофилом с точки зрения современной психопатологии, а кто – нет. Запишите, если не можете сразу запомнить; каждый следователь должен ориентироваться в терминологии, иначе, рискуете попасть впросак, – доктор Эшлей осматривала свою аудиторию с пристрастием инквизитора. Она была доброй, но требовательной женщиной и гордилась тем, что все её студенты отлично справлялись с тестированием. Обнаружив, что у Бонда нет ни ручки, ни тетради, она грациозно ухватила карандаш и чистый лист бумаги со своего стола и опустила их перед сержантом.

– Зачем? – Неожиданно зло спросил Бонд.

– А как же? – Профессор Эшлей удивлённо подняла круглые брови, подрисованные бежевым карандашом.

– Мне эти предметы не понадобятся. – Слова Бонда звучали дерзко, как вызов подростка.

– Но в чём же причина? Ведь вы умеете писать, не так ли? – По лицу профессорши скользнула насмешливая улыбка. В аудитории раздался чей-то смех.

– Да. Я умею писать, – с раздражением ответил Бонд, – я знаю буквы, не переживайте, доктор. Возможно, вы считаете тупыми всех полицейских, а может, только меня. Но мне хватает мозгов для того, чтобы осознавать, – педофилов надо сажать, а лучше – вообще уничтожать. И я не собираюсь разбираться в них, делить их на кучки и категории. А уж тем более, я не собираюсь понимать этих выродков. Может, я никогда не стану хорошим следователем, но и дегенерата из меня я вам сделать не позволю.

В аудитории воцарилась тишина. Невозмутимое лицо доктора философских наук Джоан Эшлей не изменило своего выражения. Её неудовольствие выдавал лишь внезапно появившийся на мягких щеках румянец.

– Что ж, офицер… Как к вам можно обращаться?

– Сержант Бонд, – спокойствие профессорши заставило Бонда покраснеть. Он почувствовал, как его уши налились кипятком; в висках застучало.

– Сержант Бонд, мне нравится ваша пылкость, я уважаю людей с твёрдым характером и определённой точкой зрения. Но, хочу вам сказать сегодня, чтобы вы запомнили на всю жизнь, – в голосе профессорши звучало торжество и даже пафос, – вы, конечно же, сможете стать следователем. В отделах кадров наших полицейских управлений на должности следователя состоят десятки недоумков и бездарностей, людей, не желающих видеть дальше собственного носа, тех, кто не в состоянии мыслить за пределами стереотипов. Поэтому многие преступления никогда не будут раскрыты. Поэтому и домашнее насилие без свидетелей – не насилие вовсе, а несчастный случай.

Бонду стало стыдно, но лишь немного. Ему уже порядком надоело это миндальничание с преступниками.

– А я считаю, что вы должны извиниться, – внезапно раздавшийся голос сержанта Берри ошеломил Бонда.

– Прошу прощенья? – брови профессорши поднялись ещё выше, в голосе явно прослушивалась нотка возмущения.

– Вы не ослышались, – спокойно продолжал сержант Берри, – вы только что оскорбили нас, – и меня, и моих товарищей, назвав лучших из нас недоумками и бездарностями. По-моему, вы должны извиниться.

– Имея обширный опыт работы со следователями нашего штата, я, всего лишь, назвала вещи своими именами, – холодно ответила доктор Эшлей.

– Вы хотите научить нас понимать преступников, при этом, не понимая и не уважая тех, кто призван с ними бороться. Это нонсенс, – сержант Берри никак не мог успокоиться.

– Послушайте, офицер, – доктор Эшлей была хладнокровна; её голос звучал негромко, и, в то же время, очень твёрдо. – Я не стану извиняться, и слов своих я назад не возьму. В то время, как целые факультеты грандиозных университетов проводят исследования поведения преступников, на поле боя мы слишком часто имеем слабо подготовленный молодняк. Несмотря на многочисленные тома инструкций, им и в голову не приходит искать улики в комнатах потерпевших, они и не догадываются брать образцы ДНК у близких родственников. Да мне ли вам рассказывать! В одном лишь нашем штате на свободе гуляет больше трёх сотен серийных насильников и убийц. У нас больше маньяков, чем следователей, а раскрываемость преступлений ниже сорока процентов! И вы находите в себе силы оскорбляться при таких обстоятельствах? Давайте не будем более тратить времени нашей лекции на пустые разговоры, – доктор Эшлей скрестила руки на груди и выжидающе посмотрела на сержанта Берри.

– Пустые разговоры – это ваши признания в том, как вы ребёнка зажарить хотели. Без этой тошнотворной информации мы могли бы обойтись, здоровому человеку такое в голову не придёт, – произнёс Бонд и поднялся со своего места, кивнув сержанту Берри, – пойдём отсюда. Нам нужен другой инструктор. Сержант Берри тоже поднялся, и полицейские вышли из аудитории. За ними скоро последовали их товарищи; лекция доктора философских наук Джоан Эшлей была сорвана на рекордной двадцать второй минуте.

Растрёпка и ведьма

Растрёпка явился домой взволнованный. Не вымыв рук, он, как и был, в закрапанной осенним дождём серой куртке прошёл в кухню.

– Толика эта сука, всё-таки, околдовала! – не здороваясь, возбужденно выпалил он и, захватив с блюда несколько кусков мраморного козьего сыра, торопливо засунул их себе в рот.

– Какого Толика? – спросила ведьма, внимательно посмотрев на Растрёпку.

– Дядьку моего. «Какого», – жуя, с раздражением ответил Растрёпка и засунул себе в рот ещё сыра, – дай запить!

Не дожидаясь реакции ведьмы, Растрёпка схватил открытую бутылку малбека и приник к ней.

– Как ты пьёшь этот шмурдяк? – с негодованием воскликнул он, продегустировав, а затем, для усиления эффекта, зажмурил один глаз и потряс лохматой головой.

– Это отличное вино; просто его не пьют из бутылки, – возразила ведьма, не отрываясь от своей работы. Острым ножом она нарезала овощи и травы и складывала их на большой чёрный противень.

– Это что, салат такой, что ли, солнце? – поинтересовался Растрёпка и закинул себе в рот пригоршню соломки из мелиссы и сельдерея. Скривившись, он опять припал к бутылке с вином.

– Нет, это еда для кролика, – терпеливо пояснила ведьма.