– Ты был как всегда прекрасен, – донесся еще дрожавший от возбуждения голос Марии.

Она поправила платье, подошла к нему и обвила своим горячим телом.

– Мне было очень приятно.

Максим ничего и не ответил. Просто стоял и тупо смотрел в окно. Музыка продолжала настойчиво звучать в пространстве. Но он ее не слышал. Окно, куда упал его взгляд, из-за темной ночи за ним стало зеркалом. В зазеркалье он увидел потерянного индивидуума – себя? – и какую-то пошлую незнакомку, обнимающую его. Музыка Стравинского ударялась о стеклянную поверхность и рикошетом вливалась в него печальным плачем отчаяния. Свечи умирали, забирая с собой еще одну каплю из колодца надежды, уже почти исчерпанного. Незнакомка обняла его еще крепче, пытаясь вызвать взаимность. Он все еще не реагировал, даже не смотрел на нее, потому что знал, знал, что только что взял от нее все, что мог. Больше в ней ничего нет. Зачем тогда смотреть? В ее глазах все равно не будет никакого блеска. Нет и не будет! Значит, она не та, которую он ищет. Тогда… эх… девиация, опять и вновь он подвергается девиации, и это не в первый раз. Ему надо было бы сосредоточиться на проблеме, на сложившейся ситуации и ее разрешении, а он дурачится, увлекается все чаще иллюзиями. Девиирует, отклоняется от своего курса ради временного наслаждения. Оно-то и сладко, но надо же иметь приоритеты. Сворачивая слишком часто с тропы, можно и не дойти до истинной цели, а заблудиться в Зазеркалье.

– Ответь мне, пожалуйста, на один, может быть, неуместный вопрос, – Максим вдруг заговорил, не отрывая взгляда от окна. – Испытываешь ли ты какие-то чувства по отношению к Дедову?

Мария слегка отпрянула от него с вопросительным выражением лица, нахмурив брови, присела на край стол. Отпила шампанского, улыбнулась.

– Старичок – милая душа, добренький и заботливый, но такова уж природа – не хватает ему силенок для меня. Ты понимаешь, о чем я, жеребе…

– Ты не ответила на мой вопрос, – перебил ее Максим, повысив голос и даже немного ударив по поверхности стола ладонью. – Любишь или нет? И любила ли ты его когда-то?

Небольшая пауза.

– А давай-ка я тебе задам вопрос, умник. Ты думаешь, он сам меня любит?

– По всей видимости, да. Он тебя однозначно любит.

– Вот ты и ответил на свой вопрос.

– Не понял. Что ты имеешь в виду?

– Вот то и имею, что только что сказала.

– В смысле?

– В любых отношениях всегда один любит, другой – любим. Догоняешь? Понял?

– А как же насчет взаимной заветной любви?

– Ах, это, – Мария отмахнулась от него рукой. – Это только в сказках бывает. К тому же я очень уважительно и с почтением отношусь к старичку. Иногда даже дарю ему ласку, – она хихикнула, – сам понимаешь, и позволяю ему проявить свою любовь. Вот, например, после того как ты уйдешь. Хи-хи. Ты пробуждаешь во мне желание и пылкость, жеребец. Удовлетворившись тобой, я стерплю этого жалкого, дряхлого любовника. Как ты думаешь, ведь поэтому он и рад принимать тебя, хотя не подозревает, дурень, почему это я так зажигаюсь после твоих визитов. Говорю ему: общение полезно и очень положительно влияет на все. Хи-хи… Я говорила ему иногда…

Максим уже не слышал остальных фраз, погрузившись в себя, он продолжал смотреть в зазеркалье окна. «Сказках, сказках, сказках, сказках, сказках…» – слова эхом раздавались в голове, разливались тяжелым свинцом по разуму. Это полностью рушило его теорию, разбивали вдребезги. Но это же были…

– …всего лишь твои слова, и все! – крикнул он ей. – Только твой опыт.

Мария резко замолчала и округлила глаза в недоумении.

– О чем ты?!

– О взаимной любви, о том, что один любим, другой любит!

– Не горячись, мой жеребец, это меня возбуждает. К тому же в нашей ситуации все взаимно. – Хихиканье. – Тебе нравится быть со мной, я наслаждаюсь нашими периодическими встречами, ну и старик тоже в конце дня получает свою порцию, – снова смешок, – так что все в согласии и во взаимном удовольствии.

– Молчи, ни слова больше! Вы больны на голову, оба!

Тут Мария нахмурила брови и сердито проговорила:

– Ты забываешься, мой гость!

Максим продолжал смотреть в окно, грудь его резко вздымалась. Все цвета погасли, тени свечей отступили, прячась по углам комнаты. Все погрузилось в густую тьму. Исчезли не только цвета, но и звуки. Заглох ее голос, заглохло хихиканье, заглохла классическая музыка, он не слышал звука своего возбужденного дыхания, не слышал гудения работающего кондиционера – все шумы смолкли. Стало темно и пусто. И во всем этом внезапном отсечении от мира он видел только темное окно напротив, но уже без своего отражения в нем. Скорее, он просто не замечал отражения, потому что его охватила всепоглощающая тьма, окутывающая все. И вдруг весь этот мрак разрезала по диагонали кривая серебряная линия. Вслед за ней на злостных санках промчалась мысль: «Должно быть, собирается дождь». Шум… Нет! Может, это к дождю. Нет! Еще несколько кривых до боли молний и огромная капля, в которой Максим смог рассмотреть свое искаженное отражение. Лицо обмякло и приняло цвет алебастра, губы изогнулись в печальной улыбке Пьеро, как будто нарисованной от руки, и опять эта мысль: «Дождь».

Огромная капля замуровала его и его мысли в своем ледяном царстве. Он сжал кулак, который, казалось, стал латунным. Потом все замелькало перед ним, беспорядочно стало летать перед глазами: стол, окно, стулья, занавески, стены, камин, картины, и все это – в ритме Стравинского. Непонятный вихрь водоворотом захватил его, унося в пучину ярости и бунта. Огни свечей превратились в тяжелые гирлянды, окутывающие его сознание. В горле пересохло, а позвоночник словно наполнился жидким азотом. Он попытался что-то сказать, но губы срослись, соединенные пунктирной линией, не дающей даже дышать.

Агония нарастала, и Максим был в ее эпицентре. Но вдруг мгновенно все остановилось, и лишь липкая влага и боль ощущались в руке. Рука сжимала маятник, выдернутый из настенных часов, которые были разбиты сильным ударом. Несколько секунд потребовалось, чтобы сложить уравнение и получить результат, потом маятник полетел в противоположный угол комнаты.

Мария стояла, прижавшись к стене. Зацепив ее взглядом, он заметил, что каждую клеточку ее лица сковывает ужас. На мгновение они застыли, молча смотря друг на друга. Как хищник и добыча. И в тишине было слышно, как разбиваются о паркетный пол капли крови, стекающие с его кулака. Они отсчитывали секунды, как маятник всего пару минут назад.

– Сама виновата, – прорычал он и резко двинулся в ее направлении, как живой снаряд, глотнувший селитры, чтобы взлететь.

– Помогите! – женский вопль заполнил комнату, и Мария, было, рванулась бежать, но путь к двери был перекрыт.

Не давая ей опомниться, он схватил нож со стола и ловко метнул в нее. Серебряное лезвие, легко разрезая жидкий воздух, достигло цели. Острие пробило плечо насквозь и воткнулось в стену, пригвоздив женщину, как марионетку.