сплошную и нескончаемую борьбу детей и родителей. С Уайтоками они вели себя безупречно, но к родителям обращались исключительно высокими ноющими голосами. Даже старший сын, четырнадцати лет, разговаривал с родителями таким тоном.

Соседями с другой стороны были уроженцы Франции, пожилые брат и сестра де Гранвиль. Их родители были казнены революционерами, а детей вывезли в Канаду дальние родственники. Мадемуазель де Гранвиль, бойкой говорунье с добрым сердцем, полной жизненных сил, было около шестидесяти пяти лет. Свою жизнь она посвятила брату. Во время революции она была слишком мала, но месье де Гранвиль видел ужасы, произведшие на него неизгладимое впечатление. Он страдал приступами меланхолии, которые случались с ним в самые неожиданные моменты, например, посреди званого вечера. Тогда он застывал, с ошеломленным видом уставившись перед собой, ничего не слыша и не видя, застыв в каком-то кошмарном, смутно припоминаемом событии из детства. В такие минуты его сестра мастерски вела беседу, удерживая всеобщее внимание до тех пор, пока месье де Гранвиль не приходил в себя. Он вновь становился остроумным, веселым и обаятельным. У него было красивое лицо с тонкими чертами, в отличие от простых черт сестры.

Когда Аделина узнала, что ее братья вернулись в Ирландию, то почувствовала облегчение, в котором никогда не признавалась Филиппу. Ее мать рассказала в письме об их возвращении домой с Мэри Камерон и о последовавшей за этим сцене. Она писала, что никогда еще не видела девушки, столь поглощенной любовью, как пятнадцатилетняя Мэри. Любовь делала ее невосприимчивой ко всему остальному. По правде говоря, в ее возрасте это было совершенно возмутительно, особенно если учесть, что Конвей был почти что школьник. Единственное, что оставалось делать, это строго следить за парой, хотя такая опека теперь, после всей свободы, предоставленной им на корабле и в Голуэе, была не более чем фарсом, и довольно сложной; она с нетерпением ждала примирения, которое должно было случиться, а ее муж, как обычно, обвинял во всем ее. Кроме того, она получила длинное письмо от миссис Камерон, которая заявила, что Аделина была осведомлена обо всем происходившем, и потребовала, чтобы Мэри посадили на первый же корабль, идущий в Монреаль, с подходящим сопровождением, как будто девочка сейчас нуждается в дуэнье!

Ренни Корт кратко написал Аделине, выразив сожаление, что ей пришлось проделать такой длинный путь из Индии, чтобы навлечь на семью такие неприятности. Было бы хорошо, писал он, если бы вместо того, чтобы возвращать багаж обоих мальчиков, она прислала ему чек, так как содержимое чемоданов в Ирландии не потребуется, а в дикой местности может иметь большую ценность.

– Какая скаредность с его стороны! – воскликнула Аделина. – Он вынул бы медяки из глаз мертвеца! Он освежует блоху за шкуру и жир! Какая польза от вещей моих братьев нам, да и кому-то другому? Я не пошлю за них и гроша. О! Я не забыла, как разорвала помолвку с Эдвардом О’Доннелом! Эдвард отказался забрать кольцо. Он сказал, что я могу делать с ним все, что захочу. Отец сказал, что носить это кольцо мне неприлично, и дал за него двадцать фунтов. Позже я узнала, что он продал его в четыре раза дороже, и когда я упрекнула его за это, он сказал, что ему нужны были деньги, чтобы расплатиться с долгом моего брата Эсмонда. Он мой любимый брат, что мне оставалось сделать? Но какое дерзкое, наглое лицо было у моего отца! Он может смотреть тебе прямо в глаза и говорить что угодно.

– Может, – согласился Филипп. – Тем не менее думаю, что пошлю ему чек за вещи твоих братьев. Сундуки и чемоданы лучшего качества, чем можно здесь купить. Ружья и рыболовные снасти всегда можно использовать. Что же касается одежды, полагаю, мы найдем того, кто будет ей рад.

В следующем письме Аделине от леди Гонории рассказывалось о свадьбе юной пары в часовне замка Киликегган. После тщательного обсуждения, писала она, решили, что Конвей должен достойно загладить вину перед соблазненной им девушкой. Сама Мэри заявила, что обладает приличным состоянием и что расследование подтвердило истинность ее слов. Таким образом, оказывались соблюдены и честь, и предусмотрительность. Мэри – милая нежная девушка, и семья уже привязалась к ней. Со стороны Аделины и Филиппа было бы неплохо прислать красивый свадебный подарок.

За заботами быстро протекло лето, приятное, как воды реки Святого Лаврентия. Иногда наступала сильная жара, но дом на Сен-Луи был сравнительно прохладным. Как прекрасны оказались прогулки по террасе вечерами, когда они с друзьями беседовали, наблюдали за тем, как далеко внизу мерцают фонари Нижнего города[13], а огни кораблей плыли по речной глади, как драгоценные камни. Иногда Аделина с грустью вспоминала няню, чьи тонкие кости к тому времени уже, должно быть, лишились смуглой плоти. Тайна куклы Гасси так и не была открыта. Сама Гасси не повторяла слово «ушла». Сейчас она училась лопотать по-французски, и когда к ней обращались на английском, она с обиженным видом отворачивала головку. Она ходила, крепко держась за руку Мари, умилительно поднимая ножки, словно взбиралась по лестнице. Пэтси О’Флинн был ее рабом.

Джеймс Уилмот являлся к ним ежедневно. Филипп снабжал его регулярно приходившими лондонскими газетами. Они часами беседовали о политике, расходясь во мнениях лишь для поддержания дискуссии. Если же собеседники начинали горячиться, Уилмот неизменно откланивался, словно не мог позволить себе ссоры.

– Унылый малый! – восклицал Филипп. – Иногда я удивляюсь, за что он мне нравится. Но ведь нравится.

– Он тебе нравится, потому что у него есть мозги, – замечала Аделина. – У него прекрасный ум. Удивляюсь, почему он не достиг большего в жизни.

– Он говорит, что ему тяжело. Он не может продолжать здесь жить. Он собирается заняться землей и фермой.

– Помоги ему Бог!

– Я тоже бы этого хотел.

– Разве ты здесь несчастлив, Филипп?

– Счастлив, но здесь больше французского, чем я думал, и так много вечеринок и сплетен, что мы с тем же успехом могли остаться в Индии. Что-то все же меня здесь не устраивает. – Филипп сунул руки в карманы и принялся расхаживать по комнате.

– Однако ты же прекрасно проводишь время с офицерами в форте. Ты великолепно рыбачишь. Осенью будешь охотиться на уток и оленей.

Филипп нахмурился и надул губы.

– Охота на оленей! – воскликнул он. – Стрелять в оленей! Для человека, который загонял вожака верхом на коне. Это варварство!

– Тогда не делай этого.

Он сердито посмотрел на нее.

– Ну, должен же я хоть что-нибудь делать! Человек не может сидеть сложа руки целыми днями.

Аделина в это