пол. Отношение Гасси к Филиппу представляло собой смесь любопытства и подозрительности.

На третий день бред оставил Аделину. Бонни продолжал волноваться и, когда Аделина начала говорить, принялся успокаивать ее криком. Она же лежала совершенно спокойно, глядя вокруг большими печальными глазами, а затем обычным голосом произнесла:

– Я устала слушать эту птицу.

Филипп озабоченно склонился над ней.

– Может, мне его унести?

– Нет-нет. Дай ему фигу. Это его успокоит. Фиги в жестяной коробке в шкафу. – Она проследила за тем, как он выполнил ее просьбу, и слабо рассмеялась. – Какой ты смешной! Как будто не брился несколько дней!

– Так и было.

– Я была очень больна?

– Очень.

– Теперь мне лучше.

– Слава богу, если так!

Попугай бочком подобрался по жердочке к фиге, взял ее с забавным выражением, а затем начал отрывать маленькие кусочки и проглатывать их. Это вынудило его затихнуть.

Филипп присел на край койки, а Аделина взяла его сильную загорелую руку в свои бледные и худые ладони и погладила. Она закусила задрожавшую нижнюю губу.

– Я только что вспомнила Ханифу, – сказала она.

Он поцеловал ее.

– Ты не должна думать ни о чем плохом, – произнес Филипп. – Думай лишь о том, как выздороветь.

– Мы не должны были увозить ее из Индии.

– Она хотела ехать. Если бы мы ее оставили, это разбило бы ей сердце.

– Кто знает…

Ей, безусловно, стало лучше. Она выпила немного бульона и хотела поспать, но Августа колотила по своей оловянной тарелке. Шум взбудоражил Бони, и он поднял крик. Аделина откинулась на бугристую подушку и запустила руки в свои длинные волосы.

– Неужто на этом корабле мне не будет покоя? – воскликнула она. – Что за шум?

Филипп подошел к Гасси и забрал у нее тарелку и выдал вместо нее мешочек с ракушками, но девочка бросила раковины по одной на пол и обиженно заревела.

Филипп решил отвести ее к Уилмоту и попросить того развлечь девочку часок. Не очень аккуратно ее поднял и обнаружил, что у нее мокрые штанишки, которые нужно срочно переодевать. Он яростно зазвонил в колокольчик, подзывая стюардессу, но безуспешно. Из сваленных в кучу вещей, составлявших гардероб Гасси, Филипп выудил две вещицы. Положив девочку себе на колени, он кое-как умудрился надеть подгузник, но белая фланелевая нижняя юбочка, выстиранная стюардессой, необычайно съежилась, и это сбило его с толку. Устав лежать вниз головой, Гасси принялась извиваться. Когда ее подняли на руки, она перестала плакать, но теперь снова начала. Он увидел, что ее ножки покраснели от потертостей, и выругался.

В следующее мгновение он уколол ее английской булавкой (какого дьявола их назвали безопасными!), и при виде крови, выступившей из крошечной ранки, его лоб покрылся испариной.

– Я не хотел! Честное слово, я не хотел! – пробормотал он, но Гасси ему не поверила.

Филипп вновь усадил ее к себе на колени, она вздернула подбородок и посмотрела на него с опаской, гадая, что еще он сделает. Но он всего лишь понес ее по коридору и вниз по трапу, туда, где в общей каюте сидели эмигранты. Там он чуть ли не бросил Гасси на колени почтенной шотландке, матери пятерых детей, и приказал ей позаботиться о его дочери, насколько это возможно. В итоге она очень умело присматривала за Гасси, пренебрегая присмотром за собственными выносливыми детьми, а Филипп хорошо платил ей за хлопоты.

«Аланна», как будто ей не хватило неприятностей, едва избежала столкновения с айсбергом.

Поскольку было очень рано, дозорные, видимо, оказались не столь внимательны, как следовало. Чудовищная бледная громада, похожая на собор, постепенно возникла из утреннего тумана. Воздух наполнили крики и предупреждающие сигналы. У штурвала стоял Григг, из последних сил спасавший корабль от катастрофы. Парусник едва увернулся от айсберга, но ледяной холод, исходивший от него, погрузил всех на борту во внезапную зиму.

Филипп бегом спустился в каюту. Уже пятый день Аделина шла на поправку. Она начала натягивать на себя одежду, испугавшись торопливого топота и криков. Как ушел Филипп, она не слышала.

– Мы поплывем на шлюпках? – взволнованно спросила она.

– Нет, волноваться не о чем. Но ты должна выйти на палубу и взглянуть на айсберг. Это грандиозно, Аделина! На тебе туфли и чулки. Просто накинь плащ поверх ночной сорочки. Ты не должна пропустить такое зрелище.

Он почти вынес ее на палубу. Теперь айсберг был уже далеко. Он ужасал, но обрел красоту: солнце, едва показавшееся над горизонтом, заблистало на тысячах его граней. Он величественно вставал из зеленых волн, бесплотный, как сон, нереальный, как надежда. Но его ледяное основание, глубоко погруженное в море, было больше, чем видимая часть.

После Гольфстрима вновь похолодало и поднялись высокие зеленые волны. Когда «Аланна» погрузилась в них, с суши налетела снежная буря, скрыв из виду все вокруг, кроме ближайших волн. Окажись поблизости другие айсберги, корабль попал бы в их полную власть. Впередсмотрящие, стоявшие на вахте в своих корзинах, не видели ничего, кроме мириад белых хлопьев, которые роились над ними и превращали людей в снеговиков, хлестали кожу до крови и ослепляли. Стало так холодно, что на фальшбортах замерзали брызги, образуя длинные сосульки, похожие на оскаленные зубы.

Пассажиры первого класса, за исключением миссис Камерон и ее друзей, собирались в салоне, несколько печальные, но смирившиеся с тем, что их долгое тесное знакомство подходит к концу. Они сидели, закутанные в пледы, стараясь согреться. Филипп разогрел большой мыльный[8] камень и положил к ногам Аделины. Мужчины потягивали ром с водой, а она держала бокал портвейна. Укутавшись в меховой плащ и в плед, она чувствовала себя вполне уютно. Иллюминаторы словно покрылись ватой. Все звуки на корабле звучали приглушенно, только звенели тросы под натиском ветра.

Однако на закате непогода прекратилась, и они вышли в темно-синее море, в которое садилось сияющее красное солнце. Волны были покрыты пеной, сосульки сверкали как алмазы, а затем – чудо из чудес – они услышали крик чайки, и над палубой промелькнула ее тень!

Следом за первой прилетели и другие птицы, они кружили над кораблем и кричали, словно принесли новое послание о новом мире. На следующее утро показалась земля. Измученные путешественники из третьего класса столпились на палубе, вглядываясь в нее. Было свежо, но не холодно. С сосулек капала вода, а затем сами они обрушивались в залив Святого Лаврентия. «Аланна» вошла в могучую реку. Ее зазеленевшие берега переходили в темный лес. Затем показались крошечные деревушки, окруженные белыми церквями со сверкающими крестами на шпилях. Вдоль берегов узкой полосой вытянулись фермы. У воды паслись