Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты думаешь, то, что тебя показали в одном долбаном цикле новостей, дает тебе право психоанализировать меня? – фыркает Руби.
– Почему ты пришла сюда в таком виде? – спрашивает Бернис. – Если ты видишь свою идентичность не в том, что у тебя самая лучшая страшная история, то почему тебе просто не избавиться от этой шубы? Судя по всему, она создает тебе массу проблем.
– Ну а твой дом, полный мертвых женщин, не создает тебе проблем? – парирует Руби.
– Это совершенно другая ситуация.
– Разве? Напоминание о твоей травме, заставляющее тебя чувствовать себя ничтожной, и все такое прочее?
– Я помогаю им, – возражает Бернис.
– Помогаешь ли? – отзывается Руби. – Или это какой-то комплекс мученицы, основанный на вине выжившей? Что-то вроде долбаной власяницы?
Уилл, который наблюдал за перепалкой, откинувшись на спинку стула, подается вперед.
– Интересный выбор слов, – отмечает он.
– О, как мило, – говорит Руби, вцепляясь в свой рукав, испачканный красным. – Круто.
– Лично я, – встревает Эшли, – ношу только то, что напоминает мне о хорошем. – Она подносит руку поближе к лицу: пять розовых остроконечных ногтей и один массивный камень.
– Эшли, мать твою за ногу, ты что, рекламируешь себя или как? – говорит Руби. – Напомни мне, почему ты здесь, если ты так офигенно счастлива?
– У меня небольшие проблемы с тем, чтобы приспособиться к реальному миру, – отвечает Эшли. – Я имею в виду, не то чтобы реалити-шоу не были реальным миром, – уточняет она. – На самом деле, если так подумать, реалити-шоу по сути и есть реальный мир, только без интернета и всего такого. И это, может быть, делает реалити-телевидение более реальным, чем реальный мир? Потому что в реальном мире есть интернет, а это виртуальная реальность, то есть типа как не обычная реальность, и потому люди в интернете такие злые?
– Я не завидую вам, сегодняшней молодежи, – соглашается Рэйна. – Интернет хуже, чем желтая пресса. В прошлом, по крайней мере, была возможность того, что о тебе забудут.
– Только не в том случае, если ты становишься частью массовой культуры, – возражает Руби.
– Видишь? – говорит Бернис. – Ты этим так гордишься!
– Ты носишь эту шубу, чтобы люди помнили, кто ты такая? – спрашивает Эшли с выражением крайней жалости на лице. – Потому что твоя история случилась так давно? Я имею в виду, как ни жаль, но ты уже старая новость.
– Когда-нибудь ты тоже станешь старой новостью, Эш, – говорит Руби, – и твои коллеги, друзья и трахатели будут «гуглить» тебя в интернете, и первое, что они увидят – это твой огромный рот, широко открытый, окруженный кучей членов.
– Это называется «фотошоп», – уточняет Эшли, глядя на блестящее украшение у себя в пупке. – И вокруг меня никогда не было так уж много членов.
– Бедняжка! – хмыкает Руби.
* * *
Я шла по городу под палящим солнцем. Люди всегда спрашивают, как я могу носить эту шубу все лето, но правда заключается в том, что мне вроде как нравится это обморочное ощущение надвигающегося теплового удара – как будто ты под веществами и тебя при этом крепко обнимают. Это вроде как ад, седьмой круг, который – если я правильно помню по краткому изложению – для тех, кто причинял вред себе, и для содомитов, а я виновна и в том, и в другом. У Данте была кипящая кровавая река и огненный дождь, и это, если хотите знать мое мнение, не такое уж плохое наказание для кучи мазохистов.
Я прошла всего несколько кварталов, когда получила сообщение от мужчины в «Тиндере», которого недавно лайкнула. На первой фотографии он сидел в темном баре, держа в руках по кружке пива, и глаза его при свете вспышки сверкали, как у зверя. У него была темно-каштановая борода, а из выреза его футболки торчали кусты темных волос.
Сообщение гласило, что он тоже лайкнул меня. К этому прилагался подмигивающий смайлик.
Еще одно «пинг»: «ты недалеко от меня».
«Пинг»: «может, выпьем?»
Я написала в ответ: «еще даже нет двенадцати».
«Пинг»: «ты на работе?»
«Пинг»: «тебе куда-то надо?»
Как будто то, что мне никуда не надо, было причиной для того, чтобы оказаться где-то еще, помимо того места, где я уже находилась. Но он действительно был всего в двух кварталах от меня. Я могла сделать крюк и посмотреть, что этот тип мне предложит.
Когда я подошла, он курил перед полутемным баром; выглядел этот тип по-дьявольски в красном сиянии неоновой вывески в витрине – почему-то эта вывеска была включена, несмотря на позднее утро. Он смотрел, как я приближаюсь, и улыбался, хотя эта улыбка была почти полностью скрыта его густой каштановой бородой. Глаза у него были стеклянными от выпивки, зрачки расширены, что придавало ему голодный вид. Он щелкнул языком о нёбо – отвратительный звук, словно он подзывал собаку.
– Сигаретку?
– Нет, спасибо.
– Давай-давай, – сказал он, как будто я портила ему веселье. Он уже достал из заднего кармана маленький кисет с табаком и прямоугольничек папиросной бумаги. Упершись подошвой кроссовки в стену, скатал сигарету прямо у себя на колене. – Остановись и нюхай розы.
Я и так уже остановилась.
– И какая часть этого – розы?
– У тебя лицо красное, – отозвался он, прерывая работу над сигаретой, чтобы посмотреть мне в глаза, – как роза.
Романтический штамп, обернутый в оскорбление. Мой тип мужчины.
– Мне от одного взгляда на тебя становится жарко. Зачем ты носишь такую огромную шубу, когда в городе и так жарища?
– Выпариваю свои грехи.
– Ммм, – протянул он и облизнул губы. – Грех-х-хи.
Я уже предвидела, как пройдет день, если я останусь здесь: флирт, наполовину оскорбительные шуточки, выпивка у барной стойки, очередная сигарета, выкуренная снаружи, предложение прогуляться до его жилища и мое решение – да или нет. Выглядело это очень утомительно.
Подмигнув, мужчина протянул мне скатанную сигарету – словно взятку строгому привратнику.
– На самом деле, – сказала я, пряча сигарету в шелковистый внутренний карман своей шубы, – я хочу спросить: ты тут живешь поблизости?
Оказалось, что нет, живет он далеко отсюда. Нам нужно было сесть на метро, чтобы добраться до его крошечной студии в Бруклине. Он был пьянее, чем мне казалось, – не мог даже сообразить, по какой ветке туда ехать.
Мы сидели рядом на оранжевых сиденьях подземки.
– Ты тоже думаешь о
