татушки. У меня самой есть татушка – револьвер 45-го калибра на внешней стороне правого плеча. Но именно татуировка Хлои мне не нравится. Основную часть времени видны только две дурацких птичьих лапы, торчащие из-под края ее юбки. В кофейне она несколько раз в день приподнимает свою юбку на десять дюймов, чтобы продемонстрировать весь отвратительный рисунок: павлин в монокле, с тусклым фиолетово-зеленым хвостом, тянущимся через все ее правое бедро.

Когда я спросила ее об этом тату – что оно значит вообще или лично для нее, – Хлоя презрительно закатила глаза, как будто я задала этот вопрос, совершенно не понимая, о чем спрашиваю.

– Больше ничто ничего не значит, – сказала она и направилась прочь, чтобы расставить емкости с молоком: цельным и обезжиренным, миндальным и овсяным, соевым и безлактозным.

Ничто ничего не значит? Она подшутила надо мной? Люди создавали значения тысячи лет, дополняя и меняя истории, словно в игре в «чепуху», только проходящей через поколения. Даже долбаные неандертальцы царапали что-то на стенах пещеры. Как будто Хлоя и ее глупое тату были свободны от этого, как будто она сумела извлечь из эфира нечто совершенно уникальное и чистое… Мне хотелось резануть бритвой по этому тату, прямо через надменный павлиний глаз за стеклом монокля.

Я прошла за стойку, чтобы выпить воды, пока Хлоя заканчивала делать капучино.

– Не заходи сюда, – прошипела она и пошла жаловаться начальнице.

Я села на одну из белых металлических барных табуреток около стола и приготовилась к грядущему выговору.

Потом я заметила Эмиля, еще одного бариста, который пробирался вдоль дальней стены, пытаясь проскользнуть в заднюю комнату так, чтобы я не заметила. Он как будто проявлял огромный интерес к полу, выложенному шестиугольной плиткой, который он только что вымыл после утреннего часа пик. Это был новый уровень уклончивости, даже для Эмиля.

У нас с Эмилем этакий кладовочный роман из разряда «то есть, то нет». «Роман» – слишком сильное слово для этого. Иногда, во время перерыва на обед, он неумело пихает свой отросток мне в глотку, так, что я начинаю задыхаться.

У Эмиля характер пьяного пирата, пытающегося как-то оправдаться за свои действия. Три недели из четырех он относится ко мне словно к сирене, пытающейся заманить его корабль на камни. А когда устает от воздержания, возникает вблизи кладовки с этим голодным, ждущим взглядом. Позже Эмиль списывает это на моменты слабости, в которых всегда винит меня: «Ну, ты опять надела это платье» или «Ты наконец-то вымыла голову». Но все равно мы продолжаем это делать, неостановимо и раздражающе – так бывает, когда ты ловишь себя на том, что подпеваешь дурацкой попсовой песне по радио, которую, к несчастью, знаешь наизусть.

Эти встречи в кладовке нужны в основном затем, чтобы убить время. В кофейне все было скучным и блеклым: белые плиточные полы, столешницы из фальшивого мрамора с пепельно-серыми завитками. Для меня люди, приходящие и уходящие в течение всего дня, были как один посетитель, меняющий одежду и кожу, – безликими, точно толпа на картинах импрессионистов. Я механически исполняла заказы, и готовая продукция появлялась в руках посетителей практически без ошибок, ко всеобщему удивлению.

Из служебного помещения вышла Хлоя; вид у нее был самодовольным. Сержио, недавно нанятый, но дружелюбный паренек, поймал мой взгляд, потом отвернулся. Может быть, он был ослеплен металлическим блеском моей складчатой мини-юбки.

Появилась моя начальница, вся обсыпанная мукой – настолько, что ее облик казался размытым. Когда она увидела меня, ее лицо вытянулось.

– Руби, – сказала она, качая головой, и над ее волосами поднялось белое облачко. – Чем-то приходится жертвовать.

Я надеялась, что пожертвовать придется Хлоей, однако ставить на это я бы не стала.

Начальница посмотрела на свое предплечье, потом почесала его, подняв очередной фонтанчик муки. Когда же вновь подняла взгляд на меня, ее лицо выражало жалость.

– Я знаю, что ты прошла через это, – произнесла она.

Я не знала, на самом ли деле ей известно что-то обо мне.

– Через что? – спросила я, просто чтобы посмотреть, как она выкрутится.

Начальница открыла рот, потом закрыла и снова открыла.

– У каждого есть своя история, – сказала она.

«Конечно, мать твою!» – подумала я. Может быть, у каждого и есть своя история, но не каждая давала интервью Барбаре Уолтерс в возрасте двенадцати лет, сидя на диване со скрещенными ногами, в красном платье и туфельках с ремешками, с кожей, все еще красной от желудочного сока, и получая порицание за свое распутство. Не каждая снималась в рекламе револьвера «Вестерн» 45-го калибра лишь для того, чтобы оплатить счета из больницы. Не то чтобы это я его застрелила. Не из каждой сделали звезду фанатской литературы в жанре педоэротического детектива и настоящей порнографии, размещенной в темных глубинах интернета. Некоторые версии «меня» расхаживали там и тут с детскими косичками и полностью нагие, не считая красной накидки с капюшоном.

Люди продолжали узнавать меня, даже спустя два десятилетия. Я виню в этом недавний всплеск статеек из серии «Где ты теперь?» – с фотографиями выросших героинь тех или иных жизненных трагедий: Элизабет Смарт, Аманды Нокс, сгенерированные на компьютере взрослые изображения пропавших девочек, которые так и не были найдены. Ну и мое фото заодно. Я, в шубе, вымотанная после ночной попойки. Как горько, что люди могут докатиться до такого… Ужасно жаль. Потом была серия «Закона и порядка», а в прошлом году продюсер связался со мной насчет какого-то реалити-шоу Джейка Джексона под названием «Незнакомец, спасший меня» – что-то касательно встречи с человеком, который спас тебе жизнь. Я не перезвонила ему. Полагаю, этот проект так и не взлетел.

И еще эта детская книга, вышедшая всего пару месяцев назад… Я с ненавистью читала ее в книжном магазине, втиснувшись задницей в кресло, предназначенное для детей. На обложке было изображение девочки в супергеройской позе – с раскинутыми руками, красная накидка развевается за спиной. Она – героиня истории, потому что, когда волк собирается ее съесть, она втягивает его в разговор. Она спасает себя тем, что выслушивает его. Оказывается, волк умирает от голода, и она начинает благотворительную кампанию в его пользу. На последней странице девочка и волк играют в «Мандалу», а бабушка – вполне живая и не покрытая волчьими внутренностями – подает им домашний пирог.

– Хорошо сказано, – отозвалась я.

Обвела взглядом кофейню. Время завтрака уже закончилось, за столами остались всего несколько посетителей. Хлоя принимала заказ с каменным лицом и выпрямленной спиной, как истинная профессионалка, но от меня не ускользнула ухмылка, промелькнувшая по ее лицу, когда