Я закатила глаза, набирая ответ:

«МОЕ увольнение – толчок, который был НАМ нужен?»

«Извини за такую формулировку». – Он написал это, словно официальное заявление – как будто совсем не чувствовал себя виноватым.

«Не понимаю, почему бесплатные минеты для тебя *проблема*».

«Ты вообще понимаешь, что не так в этой твоей фразе?»

«А что ты теряешь при таком раскладе?»

«Свою гордость. – Опять точки. – Я устал обращаться с тобой как с дерьмом».

«Я тоже устала от этого».

«Разве?»

Как-то раз, застегивая штаны, Эмиль спросил меня:

– Почему ты позволяешь мне делать это?

Белки его глаз мерцали в пахнущей кофе темноте. Это вызывало у меня слабую восторженную дрожь: видеть только эту часть его глаз – и можно было представить, что это могли бы быть чьи угодно глаза, что любого из нас в этой темноте можно было бы заменить кем-нибудь другим.

– Ты что-нибудь получаешь от этого? – спросил он. – Ты хочешь, чтобы с тобой обходились плохо?

– Господи, да не знаю, – сказала я, сама не понимая, на какой из вопросов отвечаю. Я сидела на корточках рядом с полкой с салфетками, пытаясь стереть сперму со своей шубы – одну из сотен жидкостей, которые впитались в мех за годы. Мозаика пятен: пиво, грязь и слезы, а в подкладке рукавов размазанные полосы крови.

«Секс не должен быть односторонним. Ты должна что-то испытывать. Хотя бы эмоции».

Я ответила смайликом с закаченными глазами – и в действительности тоже закатила глаза.

«Вот тебе совет, – набрал Эмиль. – Избавься от этой шубы. Она ужасно воняет. Никто не наймет тебя в этой… Мне пора возвращаться к работе».

Я едва не напечатала в ответ: «По крайней мере, тебе есть к чему вернуться», – но не хотела выглядеть жалкой и слабой даже в электронной переписке.

Я убрала телефон, отодрала зубами кусочек кожи с губы, потом окончательно оторвала его ногтями.

– Прошу прощения, – рявкнула какая-то деловая дамочка, которая никак не могла заставить себя сделать два шага в сторону, чтобы пройти мимо меня в кофейню.

– Кофе здесь дерьмовый, – сообщила я. – А девушка за стойкой делает всем минеты, потому что не знает, как устанавливать отношения с людьми.

– Это очень печально, – ответила дамочка.

Вероятно, я только что заработала для Хлои большие чаевые.

Я смотрела на Хлою, стоящую на ее любимом месте – в проходе между залом и служебными помещениями, – ее джинсовая юбка была поддернута так, чтобы открывать дурацкую татуировку с павлином.

В стекле витрины я уловила отражение бездомной женщины со скользким от пота лицом, затуманенными глазами и размазанной тушью. По привычке похлопала себя по бедрам, думая, будто у меня есть карманы, и бездомная бродяжка в отражении сделала то же самое.

«Мать твою!» – подумала я.

По улице проползала побитая черная машина. Какой-то тип с тощими руками высунул узкую голову в окно со стороны пассажира и крикнул мне:

– Эй, детка, сколько возьмешь?

Я могла бы крикнуть в ответ: «Тебе столько не заплатить!» – но это было бы неправдой. Он вполне мог бы заплатить столько.

Меня время от времени принимали за проститутку. Я уже давно подозревала, что это из-за шубы – из-за ее убогой роскоши, – плюс из-за синяков под глазами и блуждающего взгляда, словно у героиновой наркоманки.

– Не совсем, – сказал как-то Эмиль. – Просто ты выглядишь… я не знаю… как кролик или кто-то в этом роде, лукавый и испуганный. Словно ждешь, что случится что-то страшное, и когда это случается, тебе это нравится, тебе нравится, когда тебя рвут на части.

– Это глупо, – возразила я, сжимая полы своей шубы. – Это волк.

– Женщина в волчьей шкуре… – Эмиль вздохнул. – Одинокий волк. Elle a vu le loup[15].

Раз в неделю Эмиль грезил о том, что он поэт. Отучившись один семестр в колледже, грезил о том, что умеет говорить по-французски.

– О чем это ты, черт побери?

– Последняя фраза – французская поговорка, – объяснил Эмиль, – о потере невинности.

…Черный автомобиль замедлил ход, подстраиваясь под мой шаг. Тощий крикун теперь принял застенчивый вид, склонив голову и разглядывая свои колени.

Я посмотрела на свою шубу. Эмиль был прав. Мех свалялся и потерял блеск, словно у бродячей собаки. Тут и там он торчал жалкими мелкими кустиками. Я и сама не стала бы платить себе за то, чтобы переспать со мной. Мне было стыдно за всех нас.

Вскоре я сидела в красной кожзамовой выгородке в «Макдоналдсе» со стаканом «Кока-колы», позволяя сахару проникнуть в мой организм. Чувствуя, как повышается уровень глюкозы в крови, я пыталась убедить себя в том, что все будет в порядке. Я могу оплатить аренду своей кредитной картой еще за месяц или два. В городе миллиард кофеен. Я смогу найти другую работу. Правда? Да, но в этой шубе…

Чертов клоун смотрел на меня со своей поганой улыбочкой – ярко-красной, как будто он только что съел кого-то живьем.

Коренастая женщина, несшая поднос, полный сэндвичей и стаканчиков с кофе, уставилась на то, как я жую свою соломинку.

– Да? – поинтересовалась я, не вынимая соломинку изо рта.

– Извините, – сказала она.

– Ладно, – ответила я.

– Я вас знаю? – спросила она.

– А вы меня знаете? – Я не собиралась делать за нее ее работу.

– Вы были… – спросила женщина. – Та история с волком? – Она не нуждалась в ответе. – Я верю в вашу версию, – продолжила она. – Я имею в виду, ребенок не мог бы придумать такую историю, верно?

– Слишком дикая история, – согласилась я.

– Я имею в виду, в основном я верю в вашу версию. Ученый точно сказал, что на вашей коже был желудочный сок или типа как микробактерии из волчьего желудка…

Откуда идет вся эта фигня? Неужели был какой-то выпуск очередного «Настоящего преступления», который я пропустила? Я не могу уследить за всем.

– У каждого из нас есть своя история, – отозвалась я, жуя свою соломинку.

– Просто никогда не ожидаешь увидеть кого-то знакомого, – сказала женщина.

Она прошла к столику в дальнем углу и стала шептаться со своими подругами. Все повернулись и посмотрели на меня, стараясь сделать это незаметно – хотя это им не удалось. Я притворилась, будто смотрю в свой телефон.

– Видите, видите, – услышала я слова коренастой женщины, – я слыхала, что она носит шубу из шкуры этого ублюдка.

Потом были сплошные «обожемой», и «эта шуба отвратительна», и «она носит ее, чтобы привлекать внимание», и «я отсюда чувствую вонь». Это все исходило