отвезти бабушке. Вместо этого я терла палочку о палочку над грудой сухих листьев, пытаясь запалить костер, чтобы зажечь сигарету, которую украла из маминой сумочки.

Мне было двенадцать лет. Может быть, я выглядела старше, лет на четырнадцать. Я накрасилась мамиными румянами и губной помадой, на мне была красная вельветовая юбка и красная толстовка с капюшоном. Толстовка предположительно должна была прятать недавно появившиеся груди. Сигарета должна была помочь мне выглядеть крутой. Я приехала сюда, сделав большой крюк, чтобы избежать встречи с компанией ребят, которые обзывали меня «киской» и «пелоткой». Не то чтобы я не могла ответить им такими ругательствами, как «жопа» или «залупа», но иногда у меня просто не было настроения ввязываться в перепалку.

– Я вижу Лондон, – произнес силуэт глубоким, протяжным голосом. – Я вижу Францию.

Я встала и пожала плечами, потом подмигнула – это был один из фирменных жестов моей матери.

Силуэт странным движением опустился на четвереньки и пошел вокруг меня по широкой дуге; при ходьбе его лопатки смещались туда-сюда.

– Кто ты такой? – спросила я, прищурившись в его сторону.

– Волк, – ответил он.

– Волкам не положено разговаривать.

– А девочкам не положено курить сигареты.

Я оставила сигарету на тротуаре и теперь наступила на нее, как будто он мог забыть, что видел ее.

Когда он скользнул ближе, я смогла разобрать детали его внешности. Его лицо представляло собой элегантное сочетание треугольников: два стоячих уха и дерзкое, заостренное лицо. Глаза у него были цвета меда, а зрачки широкие, как рты. Морда высокомерно задиралась вверх, а нос был влажным и темным, как грунт в цветочном горшке. Когда волк улыбался, я видела его клыки, острые как ножи. «Вот это зубы! – подумала я. – Я должна бояться таких зубов». Но он был самым красивым существом, какое я когда-либо видела.

Теперь он был очень близко ко мне. Движения его мягкого хвоста обдавали меня ветерком. Он принюхивался ко мне, вдыхал мой запах. Он видел меня насквозь. От его вдохов по моей коже пробегал холодок, словно он втягивал жар и запах с моей кожи.

Его мягкий хвост метнулся под мою юбку, между моих ног.

Что-то внутри меня – и это было ужасно – дрогнуло.

Его нос и хвост были повсюду. Я чувствовала себя жидкостью, готовой закипеть. Странная дрожь пробежала по моему телу.

В голову мне пришла короткая глупая фантазия, которой я, к несчастью, поделилась впоследствии с Барбарой Уолтерс, когда та спросила: «Почему ты не убежала?» Мне представилось, как мы с волком идем в ресторан, где на столиках, покрытых розовыми скатертями, мерцают свечи, и едим стейки слабой прожарки, повязав на шеи белые льняные салфетки.

Но ничего похожего на подобное ухаживание не было.

Он засмеялся с рычанием, как будто знал что-то, чего не знала я.

– Значит, ты из таких вот девочек, – сказал он.

Я была пристыжена и сбита с толку. Протянула руку, чтобы удержаться на ногах, однако опереться было не на что. В этом свете моя рука выглядела странно пятнистой, как у прокаженной. Мои глаза скользнули по рукаву моей кроваво-красной толстовки. Вскоре после этого я буду вся в крови, и она не будет ярко-красной, она будет ржавого цвета.

Позже, после того, как я сделала все то, чего не следует делать: после того, как я рассказала ему, куда иду и кто там будет – все равно что поднесла ему меню в кожаной папочке; после того, как я неспешно брела окольной дорогой, чувствуя головокружение и думая о том, кого встретила; после того, как я очень-очень сильно опоздала к бабушке; после того, как я не услышала ответа на стук в дверь; после того, как я, невзирая на это, вошла в дом; после того, как мне показалось, что его морда каким-то образом была похожа на лицо моей бабушки – ошибка, которую я никогда себе не прощу, которую даже не могу объяснить, которая заставляет людей гадать, точно ли я знала, что может случиться; после того, как его губы растянулись в ужасающем оскале, обнажая гигантские розовые десны и сверкающие острые зубы, – только тогда я повернулась, чтобы убежать. Но было уже слишком поздно, совсем поздно – его когти полоснули меня по спине, его пасть сомкнулась вокруг меня, его зубы зигзагом обрамили поле моего зрения.

А потом не было ничего. Просто тьма, тьма и тьма, жаркая, безвоздушная и воняющая кислотой. Я напрягала легкие, раскрывала рот, но не могла вдохнуть воздух. Я извивалась, пиналась и ощущала, как что-то вокруг меня реагирует на это. Кислота жгла свежие раны от когтей, но эта боль удерживала меня на грани. Я цеплялась за нее. Это было единственное, за что я могла держаться, когда все остальное ускользало прочь.

Я очнулась на полу в спальне бабушки, вся покрытая волчьими внутренностями. Безжизненное, розовое тело бабушки лежало ничком, скорчившись, в луже крови. Я никак не могла осознать это. В последний раз, когда я видела ее, она была совершенно живой; ее пальцы складывали бумагу, она учила меня, как делать звезды из блестящих серебристых полосок.

Пластиковый пакет с консервированными супами стоял на ее прикроватном столике. Казалось, что она вот-вот выползет из этой лужи, вскроет банку консервным ножом с красной ручкой, разольет ее содержимое в две белых суповых миски, поцарапанных столовыми приборами, потом одну за другой поставит эти миски в микроволновку, чтобы разогреть. Одну для нее, одну для меня – мою первой.

Меня стошнило. Моя красная толстовка была насквозь мокрой, тяжелой и вонючей, но я воспринимала это скорее как факт, чем как запах. Как будто мой мозг подвергся перегрузке, и какие-то связи в нем перегорели. В плече пульсировала боль.

Волк был подвешен к потолочной балке за одну лапу; в его животе зияла огромная кровавая дыра, открывавшая мягкое нутро, в котором я провела некоторое время. Рядом с ним стоял мужчина в клетчатой куртке, сжимая в кулаке окровавленный охотничий нож; за пояс его мешковатых джинсов был заткнут револьвер «Вестерн» 45-го калибра. В моей школе было полным-полно парней, которые должны были вырасти такими же, как этот мужчина, – консервативных воззрений типы из пригородов, которые палят по пустым жестянкам, прихлебывая «Кока-колу» из бутылки.

Мужчина перекатывался с носка на пятку, оценивая свою работу.

– Боже, о боже! – сказал он и сжал кулак, хрустнув костяшками. Он словно не мог перестать двигаться ни на миг. – Ну и денек! – воскликнул он. – Никто в такое не поверит.

Затем рывком повернул голову в мою сторону и произнес:

– Черт, да