Но в фонарном отсеке все было в порядке, никаких признаков того, что здесь побывал Корт, не наблюдалось, за исключением недовольного ропота камней и горького привкуса во рту у Свана.

Старик зажег фитиль в резервуаре раньше, чем обычно, предварительно добавив туда еще масла. Затем неспешно спустился на ярус ниже, к часовому вращательному механизму, запустил его и вернулся в фонарный отсек. Он смотрел, как линза бросает красные и оранжевые отблески на стекла фонаря, за которыми желтеет закатное небо цвета поджившего синяка. Застывшее, заледеневшее небо цвета золота. И тут издали, из-за бурлящей отмели, донеслись первые раскаты грома.

Сван

Шторм бушевал так оглушительно, что Сван едва различил за воем ветра и шумом волн мощный удар.

Его разбудили отголоски – что-то скрежетало снаружи, становясь всё тише, когда он рывком поднялся на койке в вахтенном отсеке, в помещении с часовым механизмом, где всегда спал во время штормов, чтобы следить за маслом. И на секунду Свану показалось, что он снова мальчишка, а в дверь барабанит Одела Пайк, и сейчас она закричит: «В гавань! Скорее!» Он встрепенулся и поднялся на ноги.

Скрежет донесся снова, похожий на страшный звериный рев. И у Свана упало сердце, потому что теперь он узнал этот звук.

Звук столкновения металла с камнем.

Корабль на отмели.

Сван распахнул люк, ведущий в фонарный отсек, и полез наверх, втягивая голову в плечи, потому что ожидал увидеть жестокое буйство стихии. Пламя горело ровно и спокойно, накрытое линзой, а за стеклянными стенами фонаря ярился ветер, громыхая обшивкой крыши. Сван прижался лицом к дрожащему стеклу, но увидел лишь огонь, отражавшийся в неистовых дождевых потоках. Чтобы разглядеть что-то в океане, нужно было оказаться подальше от источника света.

Такого беснования дождя и ветра, которое встретило его внизу, на выходе из маяка, Сван за всю свою жизнь не видел. А башня будто покачивалась, приплясывая на месте и скаля зубы навстречу шторму. «Не возьмешь! – словно кричала она непогоде. – Придется еще постараться!»

Сван, раскинув руки и распластавшись на каменной кладке маяка, сделал несколько шагов и повернулся к обрыву.

Край скалы впереди было не разглядеть, тогда он опустился на четвереньки и медленно двинулся вперед, ощупывая мокрую землю перед собой, пока рука не провалилась в пустоту. Он дождался, когда линза совершит поворот: три секунды тьмы, три секунды приглушенного сияния, три секунды ослепительно-яркого света. Даже в потоках ливня и в пляске волн ему удалось рассмотреть, что на отмели нет отблесков металла. Неужели он опоздал? Корабль уже затонул?

Но тут снова раздался грохот, и тягучий металлический скрежет зазвучал так громко, что Сван вздрогнул. Громко и близко. Слишком близко, чтобы доноситься с отмели.

Настолько близко, что источник звука должен был находиться прямо под ним.

Задержав дыхание под натиском бьющего в лицо ветра, Сван заглянул вниз с края обрыва. И в тот самый момент, когда сияние маяка сгустилось над ним в яркий луч, Сван остолбенел.

У подножия скалы был корабль.

Пароход, весь из мокрого металла и огня, застрял в скалах у входа в маленькую бухту. Задранная кверху часть корабля влажно отблескивала, и это казалось до неприличия неуместным – Сван почувствовал себя так, будто перекатился на бок в пустой кровати и наткнулся взглядом на чье-то лицо в паре дюймов от своего. Пароход дернулся, пыхнув серым облаком, словно его вырвало дымом.

Луч маяка заскользил дальше по штормовым тучам, и судно внизу погрузилось во тьму.

Сван, развернувшись, пополз к домику смотрителя; сердце колотилось в груди гулко и болезненно. Стой не спал – лежал, свернувшись клубком, широко открыв глаза и навострив уши. На кухне Сван вырвал лист из вахтенного журнала и нацарапал в спешке: КРУШЕНИЕ ГРУЗОВОГО СУДНА У СКАЛ, НЕМЕДЛЕННО НУЖНА ПОМОЩЬ. Сунул сложенную записку в резиновый чехол и привязал его к ошейнику Стоя.

– Беги к Питеру! – велел он псу, но тот не двинулся с места, дрожа всем телом и косясь в сторону океана. – Стой! – рявкнул Сван. – Питер!

Пес бросился к двери. Вслед за ним Сван, задыхаясь, пересек лужайку и поспешил вверх по лестнице на башню, в вахтенный отсек, преодолевая сразу по две ступеньки. А оказавшись наверху, замер в нерешительности.

Бывали на его веку и другие кораблекрушения, но никогда, даже в самых страшных случаях, он не останавливал вращение линзы. Для любого судна в бушующем океане это стало бы смертным приговором. Но пароход терпел бедствие здесь и сейчас, можно сказать – у его порога, в воздухе пахло огнем и плавящимся металлом, симфония скрежета становилась все громче, пока пароход продолжал проигранную уже битву. А помочь спасателям можно было только одним способом.

Сван взялся за рукоятку рычага часового механизма и дернул, останавливая крутящиеся шестерни.

Ему показалось, что потолок вздрогнул и сверху раздался вздох. Он поднялся через люк в фонарный отсек – линза замедлила вращение. Она была невероятно тяжелая, но Сван, навалившись, использовал силу инерции, чтобы докрутить ее до нужного положения: увеличительные стекла должны были поймать свет пламени под углом, который направит луч точно над краем скалы. Сван поднажал в последний раз, и линза остановилась, замерла неподвижно. Тогда он подлил в резервуар масла, взмолился о помощи всем святым – любому, кто в этот момент мог услышать призыв, – и, спустившись по лестнице, снова вышел навстречу шторму.

В ярком ровном свете пароход внизу казался меньше, беззащитнее. Очередная волна подняла его, и металл завизжал от столкновения со скалой, а Сван задохнулся от желания спасти этот корабль, защитить, потому что увидел его вдруг чужими глазами – глазами корабельщика, смотревшего за его спуском на воду, заказчика, выбиравшего цвет краски для кают, и матросов, приходивших на причал и считавших дни до того часа, когда он унесет их в открытый океан. Но все это теперь уже не имело значения. Сван даже не мог разобрать имени корабля на его борту.

Он почувствовал дрожь скалы – океан сделал вдох, набираясь сил, и Сван похолодел. Четвертая волна всегда самая мощная. «Посчитай мне, Софи!» Третья отхлынула, и пароход пошел вниз, скрежеща металлом по камню, выдувая угольную пыль, а за ним поднимался гребень нового вала. Поднимался над океаном и всем, что тот сейчас творил, поднимался над кораблем и всем, чем тот был для десятков людей. Поднимался над одинокой, бледной в луче маяка фигурой, цеплявшейся за поручень левого борта.

«Нет!» – выдохнул Сван.

Четвертая волна нахлынула.

Металл пронзительно взвыл, когда пароход стал разламываться надвое. Корма ушла под воду, и горящие угли заискрились на волнах, а нос судна еще бился о скалы, снова и снова.

Весь жизненный опыт, накопленный за восемьдесят три года на острове, кричал Свану, что он