супругам Эжер, прося расчёт. Они предположили, что она устала, и попытались отговорить её, убеждая, что скоро Рождество, каникулы, она отдохнёт и всё наладиться. Но, когда узнали, что отец слепнет и поэтому она вынуждена уехать, они уступили её просьбе.

Двадцать девятого декабря Шарлотта получила диплом от мистера Эжера с городской печатью Брюсселя, удостоверяющий, что она окончила курс изучения французского языка, освоила грамматику и его состав и может вести обучение. Перед отъездом Шарлотта попрощалась со своими ученицами, которых считала флегматичными, в особенности в отношении себя и была приятно удивлена их искреннему огорчению, что она их покидает. Шарлотта, оставляя пансион, еле-еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться, она предчувствовала, что уезжает отсюда навсегда.

Второго января она приехала в Хауорт. Родной городок после блистательного Брюсселя теперь показался ей крохотным, скучным и унылым. Вопреки ожиданию, не обрадовали и родные стены дома, серые и угрюмые.

Приезду Шарлотты, конечно же, были рады и, даже Энн и Брануэлл получили короткий отпуск, чтобы повидаться с сестрой. Молодые Бронте не могли тотчас приступить к организации собственной школы. Брануэлл желал работать у Робинсонов, он говорил:

— Меня устраивает там многое. Хозяин дома болен, можно сказать, прикован к постели, и практически не вмешивается в дело воспитания детей, которым руководит его супруга. Она добра, деликатна и внимательна.

Когда Энн услышала, что её хозяйка добра, по её лицу скользнула гримаса недовольства и сомнения, она не питала к ней восторженной благодарности и благоговения, но на своём опыте знала, что бывают гораздо хуже. Тем временем Брануэлл продолжал:

— Мальчики послушны. Конечно же, гувернёр — это не то, к чему всегда стремилась моя душа, но воспитывать детей благородное занятие.

«Но не благодарное», — подумала Шарлотта.

— Я бы хотел вернуться к Робинсонам, и даже не прочь там пробыть несколько лет, — эти слова удивили сестёр, и они вопросительно посмотрели на брата. — Чтобы гордиться детьми, которых ты учил и наставлял, — поспешил добавить Брануэлл.

«Значит в нашем деле брат не помощник, — размышляла Эмили. — Скорей всего организовывать школу придётся Шарлотте».

— Я тоже, пожалуй, вернусь к Робинсонам. Я уже привыкла к своим ученицам, а они, похоже, ко мне, во всяком случае, мы ладим друг с другом, а это, вы сами знаете, случается не часто. Видно хлопоты, связанные со школой падут на вас, сестрички.

— Верней всего, что этим придётся заняться мне, — произнесла Шарлотта, не забывая о долге старшей сестры и учитывая характеры младших. — Но пока следует повременить, надо помочь Эмили и Табби по дому, уделить время слепнущему отцу. Я думаю, — обратилась Шарлотта к Энн и Брануэллу, — не стоит отказываться от места, пока наша школа только в проекте. А, вот, когда у нас появятся ученицы, тогда, чем у чужих людей жить, лучше дома и работать на себя.

* * *

Весеннее пробуждение лихорадит природу. Птичьи трели неистово разносятся по округе. Ярко-зелёные пятна мягкого мха на торфяниках соперничают в красочности с мелкими листьями вереска, свёрнутыми трубочкой и напоминающие хвоинки ели. Женские ножки пытаются обойти корявые и упругие красноватые ветви густых кустарников, но короткие и искривлённые бурые стволы чуть ли не стелятся по земле и цепляются за ботинки. Не смотря на угрозу серьёзно испортить обувь, Шарлотта и Эмили часто гуляют на торфяниках, и во время прогулок обсуждают детали их будущего предприятия — долгожданной школы.

Шарлотта была уверена, что Эмили горячо желает, чтобы они открыли собственный, хотя и небольшой пансион, но также знала, что она не будет ничего делать для организации его, за исключением помощи по обустройству дома. Эмили, вообще была для Шарлотты домашней загадкой. Особенно стали заметны некоторые черты её характера после этого последнего года разлуки, когда Эмили оставалась практически за хозяйку дома. Ей часто приходилось быть одной, она и раньше никогда не тяготилась одиночеством, а теперь, похоже, искала уединения.

На людях, как всегда молчаливая, она не любила много говорить, старалась отвечать односложно, чтобы её не докучали расспросами. Она не высказывала своё мнение не от того, что его у неё не было, а потому что объяснять пришлось бы долго и, даже тогда сомнительно, чтобы её поняли, так отличен был взгляд Эмили от других, общепринятых. Почему-то она чуть ли не с детства была уверена, что её не поймут, а значит не стоит тратить пыл на то, чтобы рассталковывать другим свои мысли, чувства, ощущения, пристрастия. Эмили постепенно стала закрытой и непроницаемой личностью для чужих. А по мере того, как время увеличивало расстояние между её сёстрами, то уменьшалась её открытость для них. Шарлотта знала, что Эмили сложная натура и может быть твёрдой в своих решениях, упрямой в их достижении и жёсткой с теми, кто с ней не согласен.

Сейчас, когда Шарлотта идёт рядом с сестрой, та, созерцая пейзаж и вдыхая свежий воздух холмов, просыпающейся земли и растущей травы, думает явно о чём-то своём.

Обгоняя их, бежит Хранитель, желтовато-коричневатый бульдог. Несколько лет назад его подарили Эмили на день рождения. Он всегда сопровождает свою требовательную хозяйку. По угрюмой морде бульдога не скажешь, что он может быть терпеливым и, тем более, кроток. В отношении Эмили и её родных это так. Но стоит кому-нибудь из чужих ударить его кнутом или палкой, в нём просыпается зверь. Хранитель с рычанием, похожим на сдавленный свист молниеносно бросается на обидчика, стараясь его ухватить за горло, и не отпускает того, пока его хозяйка не прикажет.

Шарлотта вспомнила случай с Хранителем и Эмили, который произошёл ещё до её отъезда в Брюссель.

Осенняя пора позолотила листву, которая сыпалась в изобилии от неустанных порывов ветра. Солнце скрылось за холмами, окрасив небо в окнах в розово-оранжевые тона. В пасторате всё сверкало чистотой, ярой сторонницей которой была Эмили.

На кухню, где Шарлотта и Эмили чистили овощи, вошла Табби и торжествующим тоном, в котором чувствовались и нотки страха, она сообщила, обращаясь к Эмили:

— Милая, ваш четвероногий друг сейчас блаженствует на кровати Брануэлла.

Табби хотела проучить пронырливого пса, который любил поваляться в кроватях хозяев, забираясь потихоньку на второй этаж в любую комнату, не запертую на ключ. И в то же время старая служанка боялась рассердить молодую хозяйку, зная её жесткость в отстаивании своих принципов.

Осквернение чистой постели собакой Эмили допустить не могла. Услышав слова Табби о прегрешении Хранителя, она загорелась праведным, по её мнению, гневом. Она даже побледнела от возмущения. Злобно сжала губы и с застывшим лицом вышла из кухни, быстро и уверенно зашагала по ступеням лестницы.

Почти в центре белого