Тогда зашел к ней участковый наш, Кузьмич. Поговорил с ней один на один. Уж не знаю, что он ей сказал, а только подействовал тот разговор, перестала она наезжать.

А недавно снова Лидка появилась, а с ней хмырь какой-то, на дорогой машине. Нашим Лидка не признается, а оно вон, оказывается, что… с бандитами связалась… Так тебе, стало быть, идти некуда?

– Некуда…

Унылое молчание было прервано телефонным звонком. Водитель неторопливо достал устаревшего вида мобильник и поднес к уху.

– Алле!

Даже Марии было слышно, как заполошно тараторил в трубке женский голос.

– Анна, не суетись! – строго сказал водитель. – Говори толком, что у тебя случилось! Что? – Он послушал немного. – Упал? Ах, проглотил… Чего? Вилку? Да ты в уме ли? Как ребенок может вилку проглотить? Ах, игрушечную, пластмассовую… Ну, так это не страшно… Доктор велел наблюдать? Ага, представляю… Ладно, выручу тебя, не волнуйся, сиди, наблюдай.

Он убрал мобильник и пояснил:

– Это Анна, напарница моя. Суматошная баба, бестолковая, но не злая. Внук у нее больно шустрый, вечно с ним что-то происходит. То кнопку в нос засунул, то палец в кран, так что МЧС вызывали. Сейчас вон вилку проглотил от игрушечной посуды. Их уже в травмпункте как родных встречают. На работу она сегодня никак не может выйти, так что все к лучшему. Едем! – и водитель уверенно тронул «Жигули» с места.

Он привез Марию к низкому одноэтажному зданию с маленькими окнами. С одной стороны были нарядные двери, отделанные хромом и бронзой, над ними висела табличка:

«Фитнес-центр “Золотой век”».

Но Петр Васильевич повел Марию к другому входу, в противоположный конец здания. Здесь дверь была самая простая, из проржавевшего железа, и никакой вывески над ней не было.

Петр Васильевич надавил кнопку звонка, немного подождал и надавил еще раз.

Наконец за дверью послышались шаги, замок лязгнул, и дверь распахнулась. На пороге стоял коренастый бородатый мужчина лет сорока в длинной клетчатой рубахе, перемазанной краской.

– Здравствуй, Григорий! – приветствовал его Петр Васильевич. – Что так долго не открывал?

– Работал, – ответил тот. – Здоров, Васильич! А это кто с тобой? Дочка, что ли?

Он уставился на Марию странным пристальным взглядом, приложил руку козырьком, отступил на шаг, снова вгляделся.

– Хороший типаж, – проговорил наконец. – Скулы правильные… волосы опять же…

– Григорий, не пугай человека! – прервал его Петр Васильевич. – Это Мария. У нее и без тебя неприятностей хватает.

– Да я разве что? – попятился Григорий. – Я ничего… я только насчет того, что типаж хороший…

– Вот и оставь при себе свой типаж-купаж!

Они вошли внутрь. Петр Васильевич закрыл за собой дверь. Мария огляделась.

Они находились в просторном помещении, по которому в разных направлениях тянулись какие-то толстые заржавленные трубы. Все эти трубы сходились к огромному котлу, в котором что-то громко шумело и булькало.

– Это что – котельная? – спросила Мария, просто чтобы не молчать.

– Так точно! – подтвердил ее провожатый, обходя котел. – Раньше-то все котельные были угольные, и работали в них кочегары. Тяжелая была работа! А потом все перевели на газ, и сразу легче стало. И мы теперь не кочегары, а эти… императоры… то есть операторы газовой котельной.

Следом за Петром Васильевичем Мария завернула за котел и оказалась в уютном закутке, где имелись накрытый клетчатой клеенкой стол, несколько стульев и кушетка…

Тут глаза у Марии полезли на лоб, потому что на этой кушетке в небрежной позе лежала довольно толстая женщина.

Женщина была совершенно голая, причем она не испытывала от этого никакой неловкости.

– Долго мне еще лежать? – деловито спросила она Григория.

– Прикройся! – ответил за Григория Петр Васильевич, бросив ей клетчатое одеяло.

– Правда, Варвара, прикройся! – поддержал Григорий старшего товарища. – Все равно сегодня работать уже не будем.

– Григорий у нас художник, – не без гордости пояснил Петр Васильевич. – А Варвара – модель.

Только теперь Мария увидела чуть в стороне от кушетки мольберт с установленной на нем картиной. Она взглянула на картину и увидела ряд аккуратных горизонтальных полос красного и зеленого цвета.

– Эта композиция называется «Обнаженная в красно-зеленом»! – пояснил художник.

– Ладно, раз уж работать больше не будем – давайте ужинать! – заявила натурщица.

Она соскочила с кушетки и скрылась за ширмой. Через минуту Варвара снова появилась – в длинной юбке непонятного цвета и в кофте ручной вязки. В руке она тащила огромную сумку, в которой что-то гремело, булькало и брякало.

Мария помогла ей накрыть на стол. В сумке обнаружилось следующее: большая миска домашнего холодца, половина вареной курицы, банка маринованных огурчиков, еще одна миска – с котлетами, бидончик квашеной капусты, половина батона вареной колбасы, небольшая кастрюлька рассыпчатой отварной картошечки, завернутая в газету очищенная селедка, очередная миска – с винегретом и, наконец, еще одна завинченная банка с густой темно-красной субстанцией, в которой Мария с удивлением опознала борщ.

Хозяйственная Варвара разложила все, кроме борща, по тарелкам, а борщ перелила в кастрюльку и пристроила на край котла.

– Через пять минут разогреется! – сообщила она, доставая из бокового кармана сумки бутылку водки.

– Вот за что я люблю Варвару, – сообщил Григорий, потирая руки и расставляя стаканчики. – Это за то, что она так глубоко понимает душу человека искусства. Понимает она его глубинные, это, потребности и порывы…

– Холодец ты, Варвара, правильно готовишь! – одобрил Петр Васильевич, положив на свою тарелку изрядную порцию. – Сразу видно хорошую хозяйку! Женился бы ты на ней, Григорий!

– Ты, Петр Васильевич, мыслишь устарелыми категориями, – отозвался Григорий, разливая водку. – Брак – это цепи, тяжелые железные цепи, а человеку искусства для творчества нужна абсолютная свобода! Правильно я говорю, Варвара?

Варвара тяжело вздохнула. Видимо, у нее на этот счет было особое мнение.

Мария почувствовала, что ужасно проголодалась, и с неприличной жадностью набросилась на еду. Хозяйственная Варвара действительно отменно готовила: котлеты буквально таяли во рту, источая дивный запах мяса и чеснока, сквозь золотистую мякоть холодца таинственно просвечивали узорчатые листики петрушки и звездочки моркови, винегрет был вообще выше всяческих похвал.

Варвара ела мало. В основном она, подперев щеку кулаком, любовалась насыщающимся Григорием.

Вдруг она вскочила с выражением паники на лице:

– Борщ! Борщ перегрелся!