жизни они оживают, вылупливаются, как бабочки из кокона. После дневного сна в них начинает бурлить кровь, бродить необузданные желания. Вот как во мне сейчас кипит страсть. Зачем я приехала в гостиницу?» Юмашева нещадно ругала себя, нажимая кнопку лифта, казалось, еще немного, секунда-две, и она ворвется в номер, бросится, наконец, в его объятия. Она не смогла бы даже самой себе объяснить, каким вихрем взметнуло ее тело и выбросило в этом странном месте, наполненном ночной кипящей жизнью. «Если бы Резник знал, куда неосознанно направились мои стопы, он бы впал в кому», — засмеялась она, но мысль о Резнике сразу исчезла. Юмашева вытащила мобильный, пощелкала кнопками и, убедившись, что телефон работает, швырнула его в сумку.

— Андрей! — еле слышно прошептала она, упав ему на руки, как только он открыл дверь.

— «Ты также сбрасываешь платье, как роща сбрасывает листья, когда ты падаешь в объятия в халате, там с какой-то кистью», — сказал он, нежно прижимая к себе. От него исходило тепло, вкусный запах табака и одеколона, и еще чего-то пряного, необъяснимого…

— «В халате с шелковою кистью», не «с какой-то там», а «шелковою кистью», — поправила она, продолжая лежать у него на руках, — я не в халате с шелковою кистью, а в джинсах и куртке и даже с пистолетом. Вооружена и очень опасна.

— «Ты — благо гибельного шага, когда житье тошней недуга, а корень красоты — отвага, и это тянет нас друг к другу», — продолжал шептать стихи Андрей.

— Почему у тебя житье тошней недуга? Тебе плохо? — она выгнула спину и посмотрела ему в глаза снизу вверх.

— Мне было плохо без тебя, сейчас мне очень хорошо. Мне хорошо с тобой. Идем, а то мы стоим на пороге.

— Андрей, ты надолго в городе? — спросила она, присаживаясь в кресло.

Гюзель хотела присесть на подлокотник кресла, но от неловкого движения съехала вниз и засмеялась. «Извечное мое стремление обязательно оказаться в нелепой ситуации», — подумала она, пытаясь смехом скрыть свое смущение.

— Надолго. Очень люблю твой город. Люблю вместе с тобой, без тебя не вижу его, не чувствую. Ты разденешься? Или будешь валяться в кресле в куртке и джинсах? Может, боишься остаться без пистолета? Оружие придает тебе уверенность?

— Как много вопросов и предположений! Нет, абсолютно не боюсь остаться безоружной, чувствую себя уверенной в любой ситуации, хочу принять душ и упасть тебе в объятия «в халате с шелковой кистью». Полковник ответил на все вопросы?

— Кажется, на все, — сказал он, внимательно глядя ей в глаза, — халата с шелковой кистью у меня нет, дорогой полковник, но есть мужская рубашка, совершенно чистая.

— Рубашка, к тому же чистая, пойдет, — она положила пистолет в сумку и отшвырнула ее ногой. — Господи, Андрей, сейчас я смою все свои грехи и предстану перед тобой в невинном облачении, как Орлеанская девственница, воинственная и суровая.

— Воинственная и прелестная в своей мужественности одновременно, — сказал Андрей, бросая рубашку на кровать.

Гюзель задернула шторку в ванне и вытянула вверх руки, подставляя тело под тугие струи воды, будто хотела смыть с себя все воспоминания о прошлой жизни.

Он ждал у двери, сгорая от нетерпения. Легко подхватив Гюзель на руки, отнес на кровать и долго стоял на коленях, уткнувшись лицом в ее живот. «Так можно оказаться в волшебном Зазеркалье, будто ты — это уже не ты, а вместо тебя на гостиничной кровати лежит незнакомая женщина, не изведавшая горя и страданий, не познавшая разочарований, горечи любви, разлуки, боли утраты. И впрямь, я, кажется, превратилась в юную девственницу, со страхом ожидающую своего возлюбленного…»

Андрей что-то пробормотал, несвязное, ласковое, непонятное, и она забыла, что рядом, за окнами живет и дышит огромный город. Где-то далеко осталась ее работа с заботами и интригами. Она забыла, что на свете существуют коллеги, друзья, враги, подруги и недруги…

Гюзель забыла даже о себе, о своем предназначении, о своей прошлой жизни. Ее сердце вырывалось наружу, оно билось, как вольная птица, волею судьбы когда-то загнанная в клетку, но, узнавшая, наконец-то, вкус свободы. Тело Андрея двигалось ритмично, он обладал ею, и любил, любил и желал, и она растворилась в его желаниях, как растворяется сухой порошок в сосуде с водой, как тает сахар, мед, соль, наполняя сосуд вкусом и содержанием. Гюзель прижалась к Андрею и поняла: она уже другая, она стала его частью, частью единого целого. Ей не нужно больше думать о своем одиночестве, у нее есть вторая половина, которую нужно наполнить содержанием и вкусом. Андрей станет ее защитой, ее опорой, строительным материалом, сосудом, Вселенной, новой планетой под названием Любовь.

— «Природа, мир, тайник вселенной, я службу долгую твою, объятый дрожью сокровенной, в слезах от счастья отстою», — неслышно прошептала она, прижимаясь к Андрею. Ей хотелось вжаться в него, чтобы не уходить из него никогда. Самая мысль о том, что нужно будет когда-нибудь встать и оторваться от его волнующего тела, была страшна, и она отгоняла ее, стараясь не думать о будущем.

— Мне казалось, что ты не любишь стихи, — сказал он, целуя и слегка прикусывая ее мочку уха.

— Не люблю, но сегодня стихи нам нужны. Стихи превратили тривиальный гостиничный номер в волшебное Зазеркалье. Без поэзии мы с тобой оказались бы перед лицом реальности, а Пастернак увел нас в иной мир, мир без пошлости, без грязи и мрака. Согласен?

— Да, дорогая моя, я всегда с тобой согласен. Не соглшусь только в одном. Этот гостиничный номер вместе с тобой мне и без стихов кажется волшебным раем, а тебе нужно обязательно украсить его поэтическими грезами. Вот почему мы по-разному видим мир. Тебе хорошо со мной?

— Да, хорошо. Я влюбилась в тебя с первого взгляда. А ты? — она теснее приникла к нему, клеточка к клеточке, чувствуя его целиком.

— Неужели, мадам, у вас появились сомнения в моих чувствах? — он шутливо похлопал ее по обнаженной спине.

— Откуда ты все узнал обо мне? К примеру, я даже твоей фамилии не знаю. Только не говори, что «фамилия твоя слишком известная», — она засмеялась и, приподняв голову, чмокнула его в щеку.

— О тебе узнать очень просто, больших усилий я не прилагал, поверь мне, набрал «02» и все дела. А фамилия у меня красивая, русская, достаточно распространенная, или ты хочешь мой паспорт посмотреть? — он приподнялся на локте и потянулся к тумбочке.

— Не хочу, в первый раз в жизни никого не хочу проверять, смотреть паспорт, устанавливать личность, следить; в первый раз хочу ощутить в себе женщину, понимаешь, чтобы не во мне видели женщину, а