мост, и дорогу, – заявила она, – построят гидростанцию и трубы проложат. Это все равно произойдет.

Папа промолчал.

Мама долго смотрела на него.

– Тебе что-то известно?

Разумеется, он отпирался, я помню, как он стоял в коридоре, сунув руки в карманы, и повторял: нет-нет, конечно, нет.

– Но ты пойми, кто-то очень разозлился, – добавил он, – люди сердятся. Пойми, кашу ты заварила жуткую, неудивительно, что люди сердятся. Сердятся так, что готовы мосты взрывать.

– Ты что, оправдываешь их? – тихо спросила она.

– Я вчера видел гнездо, – сказал он, – гнездо оляпки. Когда река исчезнет, то и оляпки больше не будет.

– Да их тысячи, тысячи…

– Нет, Ирис. Их совсем мало.

– В Норвегии тысячи рек.

– Маленьких много, да. Но таких, как Брейо, очень мало.

– А известно, кто это сделал? Что Свейн сказал?

– Свейн? Ты его по имени называешь?

– Я хотела сказать – Бредесен. Что он сказал? Они что-нибудь узнали?

– Река исчезнет, а оляпка по-прежнему будет откладывать яйца в старом русле, хотя русло высохнет! – Папа говорил почти как проповедник. – Птенцы будут кричать от голода, но шум реки заглушать их крики уже не будет. Птенцы станут добычей хищников. Они погибнут.

– Бьёрн, если тебе что-то известно, скажи.

– Папа ничего не знает, – влезла я.

Возможно, оно того не стоит.

– Что ты сказала? – Она резко повернулась ко мне, будто только что меня заметив.

– Папа ничего не знает.

– Сигне, ты в этом вообще ничего не понимаешь.

– Но папа ничего не знает.

– Разумеется, не знаю, – подтвердил папа, – а что я вообще могу знать?

Мама помолчала, посмотрела на папу, а потом, обернувшись ко мне, криво улыбнулась.

– Есть хочешь? Ты поужинала? Вы вообще ели?

– Я только десерт буду, – сказала я.

– Ладно, – согласилась она.

– Я говорю – не буду ужинать. Только десерт хочу.

– Да, – сказала мама.

Давид

Лу успокоилась лишь возле лагеря. Носом она все еще шмыгала, но хоть не плакала больше.

Я снова попытался отвлечь ее от занозы.

– А знаешь, дельфины очень умные, – сказал я.

Лу не ответила, но, судя по ее взгляду, заинтересовалась.

– Многие считают, что они такие же умные, как люди, – сказал я.

– Умнее, чем матрос, это уж точно, – заметила Лу и шмыгнула напоследок носом.

– Матрос?

– Ну ты же матрос, папа!

– Да, умнее, чем матрос.

Она еще немного помолчала. Я видел, что она обдумывает какой-то вопрос.

– А как появляются дельфины? – наконец спросила она. – Они яйца откладывают, как птицы? Такие огромные и синие, да?

– Нет. Они рожают живых дельфинчиков, – ответил я.

– Как люди?

– Да.

– Ясно.

Она замедлила шаг и, похоже, расстроилась.

– А вообще жаль, что дельфины не несут яйца, такие большие и синие, – поспешно сказал я.

Она кивнула.

– Да. Так было бы лучше.

Солнце скрылось за деревьями. Надвигалась темнота.

Я зашагал быстрее.

– А дельфинята долго не вырастают? – спросила Лу.

– Нет, недолго.

– А как они плавают?

– Ну, они как бы скользят по воде.

– Да, но как? Двигаются как? Машут крыльями, как птицы?

– Нет, просто скользят.

– Но как же от этого можно двигаться?

– Они хвостом виляют, как остальные рыбы.

– То есть попой крутят?

– Да.

Я изворачивался, как мог. Но получалось не очень.

Ей бы учителя. Ей бы в школу ходить. Но в лагере никакой школы не было. И спросить, кроме меня, некого. А я и сам ничего не знаю.

И все же мы решили, что непременно выясним, каким образом дельфины двигаются. Как им удается плыть.

Дельфины. Помню, в детстве они мне тоже нравились. Что-то в них такое есть. Не любить их сложно. Может, потому, что они улыбаются.

– Когда-нибудь я обязательно поплаваю с дельфинами, – сказала Лу.

– Угу, – промычал я.

Тут я вспомнил, как где-то прочел, что с дельфинами лучше не плавать. Что, прыгая к дельфинам в воду, люди на самом деле тревожат их, мешают искать еду для себя и детенышей. Но Лу я этого не сказал.

Когда мы добрались до лагеря, почти стемнело. Я взял в медпункте пинцет и вытащил у Лу из пальца занозу. Лу больше не плакала. А потом мы пошли ужинать. Возле столовой сидел Франсис. В здоровой руке он держал миску. Пустую.

– Ты давай быстрей, – сказал он, – если не хочешь малышку голодной оставить. Сегодня не жируем.

Когда мы вошли в столовую, я вдохнул запах еды, и в животе заурчало. От голода у меня даже голова закружилась. Я взял миску рагу и несколько ломтиков хлеба. И стакан молока. Нам каждый раз давали по стакану. Но этого не хватало, вечно не хватало. Придется сразу после ужина лечь спать, единственная возможность заглушить голод – придавить его сном.

Я перелил часть молока в пустой стакан и поставил стаканы рядом.

– Ровно получилось? – спросил я Лу.

Она наклонилась к стаканам.

– Кажется, в этом побольше. – Она показала на левый.

Я перелил несколько капель из правого стакана в левый.

– А так одинаково?

Она кивнула.

– Тогда выбирай, – сказал я.

– Да в них же поровну.

– Один делит, другой выбирает. Такое правило.

– Ну ладно.

Она взяла левый стакан. Мне достался другой.

– Ты знаешь, почему тебе дают молоко? – послышалось сзади.

Мы обернулись.

– Привет! – сказала Лу.

– Привет, – кивнула ей Маргерита.

Она тоже только что получила свою порцию и теперь держала в руках полную на четверть миску.

– Садитесь с нами! – предложила Лу.

Я чуть подвинулся, освобождая место на скамейке. Но Маргерита не садилась.

– Ты в курсе, что молоко для детей? – спросила она.

Я посмотрел на стакан в руке.

– Нет. Не в курсе. Наверное.

– Поэтому вам и дали только один стакан. Остальным вообще ничего не дают.

– Ясно.

Я поставил стакан на стол и быстро пододвинул его Лу.

– Что, оба мне? – спросила она.

Я кивнул, чувствуя, как прилила к лицу кровь.

– Молоко для детей, – тихо повторил я.

– Давай поделимся! – сказала Лу.

– Спасибо, – ответил я, – но это тебе дали. – Говоря это, я смотрел на Маргериту.

Чуть склонив голову набок, она разглядывала меня, словно маленького глупого болванчика. Меня так и подмывало спросить: довольна? Но лучше промолчать.

– Мне два не надо. – Лу пододвинула стакан ко мне.

И ведь молока мне хотелось, это правда. Оно так приятно холодит горло и желудок. Больше ничего холодного нам не давали. Поэтому я взял стакан. Схватил его.

– Ты добрая девочка, Лу, – сказал я.

С губ Маргериты сорвался какой-то звук. Но я плевать хотел. Моя дочь умеет делиться, научилась не жадничать. А это уже немало.

Я отпил молока. Ждал, что оно будет холодным, однако молоко уже успело согреться.

Холод