А вот в этом доме ключи висели аккуратными рядами. И какой из ключей мне нужен, я догадался сразу же. Маленький ключик на синей ленточке, привязанной к большой пробке. Ну разумеется. Ключ со спасательным кругом.

Пока я возился с дверью, Лу стояла рядом, пожалуй, даже чересчур близко, и дышала мне в ухо. Я ковырялся в замке. Налегал что было сил.

– Посиди на скамейке, – сказал я.

– Но оттуда не видно.

– Потом посмотришь.

Я снова подналег и надавил, одновременно резко и мягко. И ключ наконец повернулся.

Присмотревшись, я понял, что крыша над входом раздвижная и, чтобы открыть створки двери, ее надо сдвинуть назад.

Одну из створок заклинило намертво. Словно где-то в деревянных досках образовался вакуум. Лу встала и, подойдя вплотную, заглянула внутрь.

– Там внутри тоже сиденья, – сказала она.

– Угу.

– И стол.

Я с силой двинул ногой по створке. Она поддалась, и я наконец оттянул ее наверх.

Лу заглянула внутрь и захлопала в ладоши.

– Так уютненько! – И она принялась кружиться. – Как же уютненько!

Девочки.

Впрочем, она была права. Там и впрямь оказалось уютно. Все миниатюрное, все тщательно продумано и все на своем месте. Каждый предмет можно выдвинуть, разложить, снова убрать и закрепить.

Мы принялись изучать яхту изнутри. Лу ликовала: ей словно подарили кукольный домик.

Из одного шкафчика она вытащила чашки и тарелки, голубые с синей надписью.

– Что тут написано?

– Navigare vivere est[4], – прочитал я.

– А что это значит?

– Это на латыни… Что-то про плавать, про море. Что это и есть жизнь. Море – это жизнь. Вот, наверное, как… Да, по-моему, так. Море – это жизнь.

Ух ты, какой я молодец!

– Море – это жизнь! – радостно рассмеялась Лу.

С этим смехом ничто не сравнится, я ради него на что угодно готов.

Увидев, что стол можно опустить, так что он будет вровень с сиденьями вокруг, Лу пришла в неописуемый восторг.

– Смотри, получилось ровно!

А еще она нашла матрас – его клали на стол, так что стол и сиденья превращались в кровать.

– Я тут буду спать.

– Нельзя же спать на столе?

– Можно. А ты спи вон там, – она показала на форпик, – или в туалете.

Между салоном и форпиком располагался маленький туалет.

– Мне что, и правда спать в туалете?

– Ага!

От жары Лу вспотела и раскраснелась. Выбившиеся из косичек прядки лезли ей в глаза, но она, не обращая внимания, лишь время от времени отводила их в сторону.

– Да там же места нет.

– Будешь всю ночь сидеть на унитазе.

– Как капитан прикажет, – кивнул я.

Позже, когда солнце уже начало опускаться, мы уселись друг напротив друга в рубке. Ноги у Лу не доставали до пола, и она принялась болтать ими.

Лу провела рукой по деревянной скамье. И задумалась.

– Смотри, я глажу лодочку.

– Ей небось нравится.

Лу погладила снова, словно лаская скамейку. Но потом вдруг вздрогнула.

– Ой!

Она протянула мне правую ручку, маленькую и бледную. В большом пальце виднелась здоровенная заноза.

– Больно!

Я присмотрелся. Заноза засела глубоко.

– Вытащи! – завопила Лу.

– Мне тут нечем. Нужен пинцет.

– Вытащи!

– Давай возвращаться. Зайдем в медпункт. Там у них есть все, что нужно.

– Не хочу! Вытащи сейчас!

– Лу, спускаемся. Тебе придется с лестницы спуститься.

– Нет!

Я уговаривал.

Улещал и хитрил.

В конце концов она начала карабкаться вниз по лестнице, но правой рукой старалась ничего не касаться и все время причитала.

– Ну брось, совсем крошечная заноза, – успокаивал я.

– Огромная! Огромная!

Не накрыв лодку брезентом, мы вышли на дорогу. Лу начала браниться. Дурацкая лодка. Она сюда ни за что на свете больше не вернется. И вообще ненавидит эту лодку.

– Поганая лодка.

– Лодка же не виновата, – сказал я, – за ней просто никто не ухаживал. Мы с тобой поищем и, может, найдем масло и покроем им скамейки. Или лаком. Возможно, в сарайчике что-нибудь такое хранится. Тогда и заноз не будет, а скамейка станет гладкой-гладкой.

Идея мне понравилась, я и сам это заметил. Мне захотелось опять сюда прийти и заняться лодкой. А вот Лу не хотелось.

Она без умолку хныкала. Еле ноги переставляла. То и дело останавливалась и просила подождать, но, когда я замедлял шаг и как можно ласковее звал ее, не двигалась с места. Стояла и смотрела на меня.

Я вынужден был возвращаться и тянуть ее за собой. Брал я ее за левую руку, потому что правую она с несчастным видом отводила в сторону. И непрестанно повторяла, как ей больно, причем все громче и громче.

– На ручки! Понеси меня!

Тут уж я разозлился. Ну хватит, довольно. Я поглубже вздохнул, словно надеясь, что воздух, попав в легкие, успокоит меня. Зря надеялся. Кровь бросилась мне в лицо, сердце заколотилось, а Лу все никак не замолкала.

– Лу, пожалуйста. Ты же большая девочка. Должна сама идти.

Сказал я это тихо, но как бы напирая на слова. Не подействовало.

Пришлось прибегнуть ко всем известным мне уловкам. Впрочем, их у меня не особо много.

Сперва я взмолился:

– Дружочек, прошу тебя. Успокойся и пойдем.

Затем я перешел к приказам:

– Лу. Ну хватит, прекращай. Я тебя не потащу. Ногами, живо.

Потом настал черед угроз:

– Если ты сейчас же не сдвинешься с места, ужина не жди. Я его сам съем. И свое съем, и твое.

Я пригрозил, что спать она ляжет голодной, да-да, ужасно голодной. Если она сейчас же не прекратит капризничать и не будет себя вести, как большая девочка. А то канючит, как малыш-несмышленыш.

Дальше я опять вернулся к уговорам:

– Если сейчас пойдешь, я тебе свой ужин тоже отдам. Весь. И за себя съешь, и за меня.

Но все без толку. В конце концов я взвалил ее на спину. Она добилась своего. Ногами Лу обхватила мне живот – такая она стала высокая.

– Я тащу тебя, – сказал я, – только потому, что у тебя в пальце маленькая заноза.

– Не в пальце, – захныкала она, – а в руке.

И я потащил ее дальше. Как рюкзак на спине. Тяжелый и бесформенный. Ужасно потный, горячий и грязный. И она все ныла и ныла.

От ее нытья хотелось руки на себя наложить. И лучше не на себя, а еще на кого-нибудь.

Так то-оненько, гнусаво: ууууууу-хууууу-хуууу…

Лу уже давно так себя не вела. Несколько месяцев. С того самого дня, как мы бежали из Аржелеса, с того дня, когда наш город и наш дом перестали существовать, она так себя не вела.

Как