переживаешь, как бы деньги не кончились до конца месяца… Не думаешь о том, что все вокруг может взять и исчезнуть. Даже если знаешь, что в мире все меняется. Даже если видишь это, когда смотришь на градусник. Ты не думаешь об этом до того самого утра, когда будит тебя не будильник, а крики. Пламя добралось до твоего города, до твоего дома, до твоей кровати, до тех, кого ты любишь. Вокруг бушует пожар, твое постельное белье пылает, от подушки валит дым, и тебе остается лишь бежать.

«Соль – это смерть, – говорил Тома, – соль убивает».

В самом конце, незадолго до того, как мы бросили все и бежали, я часто брал у него старую пластиковую моторку и выходил один в море. Анне я говорил, что иду на рыбалку, хотя сейчас редко ловилось что-то путное. Вернувшись к причалу, я выходил из лодки и стоял на берегу, у моря, уровень которого медленно и неумолимо поднимается, и вспоминал слова Тома. Соль – это смерть. Это море – смерть. Оно наступает, оно несет соль дальше. Я закрывал глаза и молил Бога, в которого не верил, о том, чтобы, когда я снова их открою и опущу руку в воду, море изменилось бы. Чтобы когда я суну пальцы в рот, они оказались безвкусными, как пресная вода. Вкуса не было бы – никакого, совсем.

Иногда я стоял так долго. Очень долго. Но облизнуть палец так и не решился. Ограничивался надеждой. Что наступающее на нас море однажды станет пресным.

Я сильнее стиснул ручонку Лу – удостоверился, что Лу рядом. Мы уже прошли порядочно. Я обернулся. Ограда лагеря виднелась далеко позади.

– Смотри, – сказал я Лу, – тут неплохо. – Я показал налево, где начиналась проселочная дорога, по обочинам которой росли высокие деревья. Мы свернули на нее и зашагали под деревьями. Здесь было на пару градусов прохладнее.

Лу, похоже, это почувствовала и приободрилась, потому что даже зашагала быстрее. Дорога сделала еще один поворот, я обернулся – шоссе отсюда было уже не видать. А впереди показался очередной поворот. Хорошо, что тут, кроме нас, никого нет. Что тут ничто не напоминает о лагере беженцев. Что можно вообразить, будто мы, обычные отец и дочь, просто гуляем по обычной дороге в обычном мире. Как прежде.

Мы шли минут пять, миновали несколько каменных домиков, небольшую ферму. Дважды по пути нам попадались и люди. Пожилая женщина грузила в машину большую шкатулку для швейных принадлежностей. Какой-то старик снимал с дерева качели. Они явно собирались уезжать, наверное, решили перебраться на север, как все остальные.

Другие дома пустовали.

Отсюда тоже все разъехались, оставив лишь свидетельства собственного существования. Когда-то кем-то выбранные шторы, садовую мебель, на которой кто-то когда-то сидел, грабли, оставлявшие на гравии причудливые полоски, трубы, откуда прежде шел дым, площадку для петанка, где когда-то перекатывались по песку шары.

Здесь я вполне мог бы жить, думал я, хотя отсюда далеко до моря.

Здесь, возле этой дороги, я мог бы жить, здесь мог бы обосноваться.

Перед нами возник еще один дом, последний, сразу за ним начиналась роща. Не особо большой и роскошный, по сравнению с нашей квартирой, дом этот, однако же, смахивал на дворец.

Дом, похоже, давно стоял нежилым, а может, жильцам недосуг было привести его в порядок. Во дворе желтела сухая трава, краска на двери облупилась. На окнах ставни.

Возле дома я заметил крышку старомодного бака для дождевой воды. На крышке ржавел висячий замок. Бак, похоже, был таким же старым, как и сам дом. Интересно, сохранилась ли в нем вода?

Лу вошла в увядающий сад. Когда-то здесь было настоящее буйство растений. Сейчас яблони высохли, а листья на ветках пожелтели.

Дверь одного из сараев стояла настежь – наверное, ее ветром распахнуло. Лу подошла к сараю и прикрыла дверь, а после повернулась и показала куда-то в сторону.

– Это что?

Сбоку, в глубине сада, под темными деревьями, стояло нечто высокое и большое, накрытое зеленым брезентом. Сооружение было длинное, вытянутое, и с обеих сторон что-то торчало. Внизу, на земле, я разглядел нечто вроде подставки.

Лу потянула меня за руку.

– Пошли посмотрим.

Брезент, грязный и потертый, держался тем не менее прочно, а кое-где был привязан полинявшими от солнца веревками – зелеными, синими и серо-белыми, крест-накрест. Некоторые их них – похоже, хлопчатобумажные или пеньковые – почти сгнили. А вот синтетические почти все выдюжили.

Кое-где под веревки набились листья. В листьях, словно в крошечных кармашках, приютилась земля, куда упали семена. Из них выросли хилые растеньица. И растеньица эти в свою очередь высохли и погибли от зноя.

Мы подошли ближе. Я провел рукой по брезенту, стараясь на ощупь определить, что под ним спрятано.

Брезент оказался мягким, словно под ним ничего не было, но затем пальцы наткнулись на что-то твердое. Это что, балка? Я вытянул руку наверх. Балка под брезентом уперлась в другую балку, а на них лежало нечто массивное и тяжелое. И тут меня осенило.

– Это же лодка, – сказал я.

Лодка на стойке. В саду, за много миль от моря.

Похоже, большая.

Я отошел назад и шагами измерил ее длину.

Метров десять, не меньше.

И высокая. От киля до крыши каюты навскидку три метра.

– Давай откроем ее? – предложила Лу.

Один за другим я развязывал жесткие узлы, словно затянутые ветром и погодой.

Лу мне помогала, но большинство узлов оказались ей не под силу. Разрезать веревки было нечем, да к тому же мне не хотелось ничего портить. Мы только посмотрим на лодку и опять ее накроем. Посмотрим – и все. Никто и не заметит.

Развязав веревки, я тщательно скручивал их в большие мотки и складывал на сухую траву.

Лу принялась сортировать их по цвету. Отдельно голубые, отдельно зеленые. В конце концов она сказала, что веревок всего семь.

Кожа на пальцах потрескалась, ладони онемели, но узлы я все же победил. Теперь куски брезента – четыре штуки – ничто не держало. Я дернул за края. Брезент, шурша, сполз вниз и упал на землю.

Это оказалась яхта. Мачта лежала на крыше каюты. Корпус был темно-синим, как вечернее море, по каждому борту четыре иллюминатора.

Яхта стояла на стойке из некрашеных балок, выглядела конструкция кустарной, но крепкой.

На двух поставленных вертикально обрубках бревен с полметра высотой лежала приставная лесенка.

Я вытащил ее. Краска с алюминия сошла, но сама лесенка осталась целой и неповрежденной. Я воткнул ее в землю, прислонив к