старому дому. Вспоминала отца, который гулял с ней по воскресеньям, чтобы мама, уже тогда тяжело болевшая, могла немного отдохнуть. «Видишь ржавые потеки под тем карнизом? – показывал он. – Под карнизом у миссис Уэбб. Уж сколько раз я ей твердил, что нужно почистить водосточный желоб». А однажды, когда начался дождь, он спросил:

– Ты когда-нибудь задумывалась, откуда берется дождь?

– Не-а, вообще-то, – честно призналась она.

Но он все равно рассказал – про испарение, конденсацию… Сейчас Мерси понимала, что отец души в ней не чаял, и всем сердцем сожалела, что не осознавала этого раньше.

Мерси вспоминала Робина, каким он был, когда ухаживал за ней, как постоянно наведывался в магазин и покупал всякие пустяки, лишь бы хоть глазком на нее взглянуть. Такой робкий он был, молчаливый и почтительный. Тогда среди парней принято было обращаться к девушкам «чувиха» и разговаривать с ними с отрешенной небрежностью в манере Хамфри Богарта, флиртующего с киногероинями. А Робин называл Мерси «мисс Веллингтон», пока она сама со смехом не попросила его прекратить. Говорил он иногда по-деревенски – «мощч» вместо «мощь» или «ниче» вместо «ничего», – но очень старался следить за правильным построением фразы и специально употреблял слова гораздо более сложные и длинные, чем требовалось. «Позвольте поинтересоваться, не пожелаете ли вы как-нибудь посетить общественно-культурное мероприятие», – однажды предложил он. Оказывается, имелось в виду сходить в кино, но Мерси уже не помнит, на какой именно фильм. Вечер был таким жарким, что едва они заняли свои места, как она вытащила из сумочки маленькую коробочку с ватными дисками и промокнула верхнюю губу. Потом, поразмыслив, похлопала Робина по руке и предложила коробочку и ему; он сначала удивленно посмотрел на нее, потом вытащил один диск и положил его в рот. Мерси поспешно отвернулась, сделав вид, что ничего не заметила. Она волновалась, не попытается ли парень теперь проглотить это, чтобы сохранить лицо, но мгновение спустя услышала тихий шорох в темноте, когда он украдкой вытащил вату изо рта и, наверное, сунул в карман или просто бросил под сиденье.

У него были необыкновенно голубые глаза, ясные, как ни у кого на свете. Из-за этих глаз он выглядел очень искренним, доверчивым и полным надежд. Губы у него были четко очерчены, с двумя вершинками по центру, что казалось ей ужасно интригующим. Он знал все, что можно знать, – как будто бы от рождения – о любых механизмах. В этом отношении он был точной копией ее отца.

Робин пригласил ее в Кантон познакомиться с единственной родственницей, двоюродной бабушкой, у которой он жил – в домике двенадцать футов шириной. Бабушки – остролицей неулыбчивой дамы – запросто можно было испугаться, если бы она не обращалась с Мерси невероятно почтительно. Настаивала, что Мерси должна сесть в единственное удобное кресло, и тысячу раз извинилась за ужин, который приготовила для них, – свекольный суп и какие-то рулеты из капустных листьев с мясным фаршем внутри.

– Понимаю, это, конечно, не высший класс, – причитала она.

А Мерси смущенно возражала:

– Да что вы, у моего отца просто маленький магазин.

– А я знаю, – отвечала тетушка Элис.

Мерси признала тщетность своих усилий, и впоследствии тетушка Элис до самого конца своей жизни – а прожила она еще восемь лет – не могла полностью расслабиться в присутствии Мерси. На их свадьбу, скромное домашнее событие, она торжественно прибыла в шляпке, украшенной птичкой, и в праздничном платье более нарядном, чем даже платье невесты.

Поженившись, Мерси и Робин сняли верхний этаж в небольшом доме в Хэмпдене, и Мерси погрузилась в домашнюю жизнь, как будто родилась для нее. Как оно и было на самом деле. Никто из ее окружения не представлял, что жена может заниматься чем-то еще, кроме домашнего хозяйства и воспитания детей. Когда началась война и многие женщины пошли работать, Мерси уже была беременна Элис. А потом, через два года, появилась Лили, и Мерси подавно некогда было думать, чем бы заняться, она и так была занята дни и ночи напролет. Иногда Мерси впадала в панику, а Робину и в голову не приходило помочь ей, даже если был рядом, хотя рядом он бывал редко. Порой по вечерам они и пары слов друг другу не успевали сказать, падали в кровать совершенно обессиленные.

Робин был хорошим мужем. Много работал и любил ее. И Мерси его любила. Но время от времени, без всякого повода, она мечтала, как сбежит из дома. Не всерьез, конечно. Это были такие дурацкие фантазии из серии «вот тогда он пожалеет», которые мелькают в голове у всех женщин, особенно в те дни, когда они чувствуют, что их не ценят. Мерси нравилось воображать, как она изменяет внешность – красит волосы в угольно-черный, к примеру, – переодевается в черные брюки с безупречно заглаженными стрелками, а возможно, даже прихватывает сигареты, потому что кому придет в голову, что Мерси Гарретт может курить? Она небрежно продефилирует по кварталу, выпуская колечки дыма, до самой Пенн-стейшн, и никто даже не покосится в ее сторону.

Она ведь не осуществила своих фантазий, думала Мерси сейчас. По крайней мере, ответственно торчала в Хемпдене, приготовила несчитаные тысячи обедов, каждый божий день драила дом, а на следующий день с утра пораньше точно так же принималась драить тот же самый чертов дом. И сейчас она оглядывалась на то время даже с нежностью, хотя, черт побери, ничуть не желала пережить его вновь. Она ощущала мягкость детских щечек, прижимающихся к ее щеке. Чувствовала тепло детских ладошек, обхватывающих ее ладонь. Слышала потешный «страстный» голосок Лили, распевающей «Мелкий паучок», и кашель болеющего Дэвида. О, а та открытка, что Элис сделала для нее в третьем классе! «Дорогая мамочка, обещай, что ты никогда-никогда-никогда не умрешь». И чудесная безмятежная неделя на озере Дип Крик, их первые семейные каникулы – и на самом деле последние, потому что девочки к тому моменту уже совсем выросли. Как стремительно прошла жизнь, думала Мерси, а казалась бесконечной. Но в целом она неплохо справилась. Ей не в чем себя упрекнуть.

И все равно Мерси порой воображала, как живет в каком-нибудь полицейском государстве и идет по мрачной серой улице в гигантской черной шубе. Ее останавливает человек в форме и говорит, что шуба похожа на шубу, принадлежащую некоему Икс, знаменитому революционеру, и что же ему теперь с ней делать?

А она говорит: «Знаете, давайте сойдемся на том, что будет очень-очень непросто связаться с этим Икс».

И выпускает длинную струйку сигаретного дыма, и они оба злобно смеются.

Мистер Мотт звонил дважды – первый раз примерно через неделю пребывания у нее