— Осторожные.

— И чего проверять, — продолжалпограничник, — сейчас у всех плохой фон. Я слышал — даже алмазы фонят,когда их из земли достают.

— Может быть, — улыбнулся Сухарев. — Значит,ты алмазы ищешь?

— Откуда мне знать?

— Ну и проверяй другие вагоны, может, там что-то не впорядке, — показал Сухарев.

— Да ладно, — отмахнулся офицер, — тебе зачемалмазы прятать? Сейчас время такое, можешь все на карточку положить и там вХельсинки получить. Глупо даже проверять. Давай иди, можете ехать.

Когда состав пересек границу, Сухарев вдруг вспомнил, что ниодин из сопровождающих, да и сам Сириец не подходили к ящикам. Может, онидействительно радиоактивны, с интересом подумал он. Что там могут везти людиСирийца? Ящики небольшие, но, видимо, тяжелые. Может быть, все-таки какие-тоценности. Он вдруг подумал, что с одним ящиком, который лежит в этом вагоне, онможет остаться на Западе, стать миллионером и плюнуть на свою прежнюю жизнь ина Сирийца. Можно будет жить в свое удовольствие. Семьи у него все равно нет, абаба, оставшаяся в Санкт-Петербурге, не пропадет. И потом он всегда сможет еевыписать к себе. Чем больше он об этом думал, тем больше загорался идеейовладеть одним из ящиков.

Алмазы, вспомнил он слова офицера-пограничника. А еслидействительно алмазы? Ящики ведь такие тяжелые. Состав уже разгонялся,пересекая границу. Сухарев сидел в купе для сопровождающих, в первом вагоне,который был прицеплен сразу к локомотиву. Рядом с ним сидел молчавший все времяИностранец. Третий сопровождающий, очевидно соотечественник, подсел к ним ужепосле проверки, ожидая, когда они пересекут границу.

Если проедем границу, то будет поздно, подумал Сухарев. Унего только один шанс стать наконец миллионером. Иначе он всю жизнь будетподтирать зад Сирийцу и слушать его мальчиков. Сухарев посмотрел на своихпопутчиков, облизнул губы. Оружия у них явно нет, они бы не решились тащить егочерез границу. Значит, можно попробовать, подумал Сухарев. Нужно решать, иначепотом он всю жизнь будет укорять себя за то, что не воспользовался этимединственным шансом в своей жизни.

— Скоро проедем границу, — сказал он попутчикамнегромко, чтобы как-то разрядить обстановку. Иностранец молча смотрел в окно.Он даже не повернул головы. Второй только кивнул, но тоже не удостоил Сухареваответом.

«Брезгуют, — зло подумал тот, — за „шестерку“держат. Думают — сейчас меня используют и выбросят».

Он достал новую бутылку и, налив себе целый стакан, залпомопорожнил его. Потом, подумав немного, вышел из купе, забрав бутылку с собой.Пить одному не хотелось, а с этими было противно.

«Сучьи дети, — зло и пьяно размышлял он, —брезгуют мной. А я вот возьму и сброшу один ящик. Посмотрю тогда, как онизапоют».

Он повернулся и увидел коренастого типа в куртке.

— Чего следишь? — зло спросил Сухарев. — Небойся, не убегу.

— А я и не боюсь, — пожал тот плечами.

— Врешь, сукин сын, боишься, вон как за мной кругамиходишь. Все думаешь, что я твои поганые ящики стащу.

— Пить меньше нужно, — поморщился тот и ушелобратно в купе.

— Ах ты, сука, — негромко сказал Сухарев и сновавыпил. Потом подумал немного и сделал еще один затяжной глоток.

Ящик, подумал он. Ящик, который может сделать его наконецсчастливым. И зачем Сирийцу столько денег? Он ведь все равно их не проест.Никого он не любит, никого у него нет. Все под себя, под себя… Нет чтобы состарыми товарищами поделиться. Ведь вместе на нарах чалились. Почему все такнесправедливо получилось. У Сирийца и «Мерседесов» полно, и охраны всякой, ибабы у него гораздо лучшие, хотя он, Сухарев, своей вполне доволен. И дома унего есть где-то там, за бугром. Почему все так несправедливо? Сирийцу вседостанется, а ему, Сухареву, ничего. И он снова вернется к себе домой и сновабудет зарабатывать свои несчастные несколько тысяч, на которые даже приличный«мерс» не купишь.

Чем больше он думал, тем больше зверел. Гнусное свойствоущербного человеческого существа приписывать свои собственные недостаткивезению других. Когда жизнь не устроена, когда впереди ничего нет, а позади небыло ничего хорошего, так хочется обвинить в этом кого-нибудь другого, нотолько не себя. Очевидно, это одно из главных составляющих человека, когданеприятие смерти делает его разум словно бессмертным, а неприятие самокритики —ущербно односторонним. Может быть, поэтому среди титанов человеческой мысли нетни одного, кто не верил бы в собственную смерть или страдал бы от неумениякритически взглянуть на собственные достижения и возможности. Может, по этимпараметрам и можно судить об истинном величии человека, осознающего свою смертностьи совершающего поступки, отрицающие бренное существование, осознающего своеничтожество и бросающего ему вызов.

Но Сухарев не был ни титаном, ни гением. Он даже не былнормальным человеком с устоявшейся психикой. Поэтому он выпил еще немного ирешил, что нужно действовать. Оглянувшись на купе, он быстро пошел к выходу извагона. У него всегда были с собой специальные ключи. Открыл дверь, вышел наплощадку. Состав шел довольно спокойно, на границе поезда обычно неразгоняются. Он знал, что Федор будет ждать в двадцати километрах от границы, впервом поселке, который встретится на их пути. Значит, у Сухарева минутдесять-пятнадцать, не больше.

Он закрыл дверь и вернулся в купе, злорадно поглядывая насвоих попутчиков. Финских пограничников он встретил уже основательнонагрузившись. Это не помешало финнам обыскать вагон и, несмотря на протестыСухарева, отобрать две бутылки коньяка. Правда, они не составили обычныйпротокол, как и рассчитывал Сухарев. Отечественные нравы постепенно приживалисьи у соседей, которые охотно конфисковывали спиртное, не проверяя остальногогруза.

Иностранец впервые повернул голову, и Сухарев увидел некоеподобие улыбки на его землистом лице. Он с отвращением посмотрел на своегопопутчика и снова вышел из купе. Теперь все зависело от удачи и егособственного умения. Он открыл дверь вагона, оглянувшись на купе. Там все былотихо. Сухарев быстро вышел на подножку. Состав по-прежнему шел очень медленно,он только набирал скорость. Сухарев чуть не упал, попытавшись ухватиться за поручнидругого вагона.

— Ах ты… — грязно выругался он, с трудом сохраняяравновесие, и наклонился.

Ему было нелегко отцеплять этот проклятый вагон. Поезд всеускорял ход, и сохранять равновесие становилось все труднее. Но наконец сцепкаподалась, и локомотив с первьм вагоном, набирая скорость, начал удаляться.Сухарев успел перепрыгнуть на площадку отцепленного вагона и состроил злораднуюрожу. Пусть теперь Иностранец пьет коньяк вместе с Сирийцем, злорадно подумалон. Раз они брезговали Сухим, станут сами мокренькими.

Отцепленные вагоны начали замедлять ход. Теперь следовало ихостановить. Сухарев соскочил и, подождав, пока проедет весь состав, вспрыгнулна площадку последнего вагона. Состав шел совсем медленно, так как дорога шла вгору.