Он и ссыпался. Но не вниз, возвращаясь в породившую его почву. Мои русые волосы потяжелели, заблестели золотым блеском и удлинились. С каждым словом мага они делались тяжелее и длиннее, а моё тело — всё легче и прозрачней.

Допев куплет, волшебник покосился на меня и резко оборвал музыку. Струны жалобно взвизгнули. Меня словно кто-то дёрнул за потяжелевшие волосы. Добрый народ заставил пение смертного сделаться освобождающим меня заклинанием, и тишина была мучительна для ещё не до конца изменившегося тела.

— Продолжай, смертный, — милостиво кивнул повелитель эльфов.

— Вы… вы обманули меня!

— Это часть твоего наказания, Рейнеке-маг, — возразил эльф. — Твоего и её.

— Рейнеке… — взмолилась я. Мой голос прозвучал как вздох ветра в глухую ночь. — Пожалуйста, Рейнеке… я не могу больше… мне больно… прости меня, Рейнеке.

— Продолжай, смертный, — повторил повелитель эльфов. — Её освобождение нельзя отменить.

Забросив на спину гитару, маг рванулся ко мне, обнял, прижал к себе…

— Мне больно, Рейнеке, — простонала я. — Я не принадлежу земле. Не терзай меня, любимый мой. Отпусти… я задыхаюсь…

Потрясённый, маг разжал объятья. Из моих глаз лились слёзы. Последние слёзы Лики-человека. Я провела бесплотной рукой по щеке любимого. Он не мог ощутить больше, чем дуновение ветерка. Прикоснулась губами к губам. Он не ощутил ничего.

— Отпусти меня, Рейнеке-маг, — выдохнула я.

Что любил забудь в танце поднебесном.

Ни к чему печаль на лице чудесном.

Ни к чему тоска, стон и боль утраты.

Прежнее оставь небесам в уплату.

Мои волосы выросли ещё больше, заполнив шелковой массой всю зелёную площадь. Теперь они были у основания белыми и бесплотными — волосами сильфа — и только на уровне лопаток превращались в золотые пряди.

— Вы наказаны достаточно, — подытожил повелитель эльфов. — Отпусти Л'ииикькаю в небо, смертный, и мы отпустим тебя.

— Нож, — прошелестела я голосом ломким, как шорох сухой листвы в траве. — Отруби золотые пряди, Рейнеке-маг, и я сделаюсь свободна. Возьми себе одну. Эльфы не станут возражать. И…

— Да, любовь моя? — спросил волшебник, с трудом вслушивающийся в мою чуть слышную речь.

— И верни мне нож, — закончила я, слишком поздно поняв, какого продолжения ждал смертный.

Он отрезал мои волосы одним ударом.

Оружие не выпало из руки человека — оно прошло сквозь, сделавшись столь же бесплотным, что и моё тело. Мир изменился. Мои ноги больше не касались тяжёлой и жадной земли, а воздух воспринимался плотнее и реальней, чем прежде. Окружающие нас эльфы светились тёплым светом той жизни, средоточием которой они являлись. Рядом с ними смертный казался неуклюжим и тусклым. Человек. Всего лишь человек. Такой же, как и все они, дети земли — тяжёлый, жадный, упорный и…

Светло-карие глаза смотрели на меня с надеждой. Смотрели сквозь меня, потому что человеку я наверняка казалась прозрачной. В глазах надежда мешалась с болью и с самого дна поднимались чёрные водовороты отчаяния.

Я дала ему дудочку…

Я проливала из-за него слёзы…

Так недавно это казалось важным.

Он освободил меня от смертного тела. Он спас меня от костра. Он дал мне много радости.

Я забуду его ещё до исхода дня.

Подплыв к магу по воздуху, я обвила его шею руками и поцеловала так крепко, как только могла. Что он почувствовал, кроме холодка и дуновения?.. Губы смертного шевельнулись, отвечая на поцелуй.

— Позови меня, когда я буду нужна тебе, — пропела я. Маг кивнул, как будто в самом деле мог слышать. — Я приду на твой зов, где бы ты ни был. И где бы ни была я. Обещаю.

Разжав объятья, я взлетела прямо в небо. Сделала круг над лагерем эльфов и увидела, как закутанная в коричневый плащ фигура повернулась спиной к повелителю эльфов и шагнула прочь. Маг обнял гитару и тронул струны. Отсюда, из воздуха, музыка была ещё прекрасней, чем на земле. Я улетала, а вслед мне неслась песня. Обещая. Уговаривая. Связывая.

Не свернуть с пути, обернувшись дымом.

Пусть страдает тот, кто владеет миром.

Пусть оплачет, кто в землю возвратится.

Память отпустить — словно не родиться

Но поёт свирель по утру и в полдень.

И среди ветров есть, кто вечно помнит.

Чтоб в закатной мгле бурею явиться.

Может быть, и ты сможешь возвратиться?4

Едва смолкла песня, как эльфы исчезли. Погасли их волшебные огни, а после вспыхнул солнечный свет, как будто с мира сдёрнули серый плащ. Рейнеке оглянулся. Не было ни эльфов, ни их палаток. Только птицы пели, да ещё откуда-то доносился противный детский смех. Чёрный маг повесил гитару за спину и пошёл прочь. Он привык к этому смеху, который то ли есть, то ли его нет, звучащему на самой границе слышимости. И этот смех означал неприятности.

Внезапно ниоткуда послышался глумливый голос:

Кто чужд проклятья

Солнечных долин.

Кто убирает клевер не один.

Кто убивает просто, не спросясь.

Тот и придет, чтоб

Свергнуть нашу власть.

Рейнеке огляделся. Рядом никого не было. Странные слова словно напоминали о его приключении… но были чужды и непонятны. А дальше надтреснутый мальчишеский голос понёс нечто и вовсе невообразимое:

Кто жить приходит,

Чтобы убивать,

Кто воскресает каждый день опять,

Кто вызывает трупами чуму,

Тот будет богом

Хоть на день в году.

От стихов веяло чем-то очень древним, чем-то таким, что люди давно забыли. Как будто кто-то примеряет к Рейнеке слова очень старого, давно забытого пророчества.

А я вернусь зачем-нибудь сюда,

И по пятам за мной придет чума,

И матери детей начнут рожать

Лишь потому, что я пришел назад.

На небе подсчитают, взвесят всё.

И что-нибудь окажется легко.

И кто-нибудь из храма — прямо в ад.

Ну что же.

Он еще придет назад5.

Смех… мерзкий смех вредного ребёнка. Эльфы. Проклятие, которое замедлила Лика. Договор с добрым народом…