Пока возжаждавший приключений обитатель золотого рая ладонями счищал с огромных ступней давленые псевдососиски, а ладони в свою очередь вытирал о штаны, Молчанов сел и попробовал отодвинуться от него как можно дальше.

Завершив очистные мероприятия, новоэдемец посмотрел на хозяина каюты предаными голубыми глазами и вопросил (почему-то шепотом, с мимолётной оглядкой на люк):

– Степан Степанович, вы не будете так добры сказать: что там дальше?

– Где это «там»? – раздраженно осведомился Матвей.

– Ну, в тех стихах, которые вы заказали в ресторане. «Райская баллада», да?

– Тьху ты! Вот именно сейчас мне больше делать нечего, кроме развлекать всяких… этих… Башка трещит, тошно, так ещё и ты со стихами! Хоть бы ж подумал: где я тебе тут запись возьму?!

– Ну, может, хоть перескажете как-нибудь? – Взгляд незваного гостя сделался ещё преданнее. – Очень уж интересно, что дальше там…

– Интересно! – Злобно передразнил экс-Чинарёв. – Чего ж тогда, в ресторане вашем, было на меня с кулаками кидаться, ежели интересно?

Новоэдемский искатель приключений сконфуженно заморгал.

– Так ведь все кинулись, – вымучил он наконец.

– А ты на всех не оглядывайся. Ты сам думай. А то затевать всякие затеи действительно все горазды, но как доходит до расхлёбывания, эти «все» обязательно куда-то деваются…

Преданность невыносимо-голубых глаз переплавилась в такое дремучее непонимание, что Матвей, оборвав свою проповедь, только рукой махнул: «Забыли, ладно…» И тут же горько засожалел о последнем из двух вырвавшихся слов. Потому что новоэдемец немедленно высунул голову в коридор и радостно прошипел:

– Он согласен!

Матвею Молчанову никогда ещё не выпадало оказаться на пути мчащегося во весь опор стада гиппопотамов. Но звуки, которыми коридор откликнулся на шипение незваного гостя… Нет, плохое сравнение. Куда им, гиппопотамам-то…

Слава Богу, любителей стихов оказалось всего-навсего четверо. И слава Богу, что до отчётливого хруста вдавленный ими в стену Матвей не растерялся. Он сразу понял: единственный способ поскорее избавиться от нашествия – это прочитать-таки проклятую хренову… то есть Молчановскую поэмку.

С третьей или четвёртой попытки сумевши набрать в лёгкие достаточную порцию воздуха, Молчанов-Чинарёв-Рашн мученически прохрипел:

– Пёс с вами, щенки проклятые. Слушайте.

РАЙСКАЯ БАЛЛАДА

Смех Писаньем не велено в дерзость вменять.

Смех – не грех, был бы лишь незлоблив.

Так преступно ль шальные стихи подгадать

Под старинный нескучный мотив?

* * *

От святого Петра, ключаря райских врат,

По начальству доклады идут:

Что ни день, столько душ отправляется в ад,

Что за вход черти взятки дерут.

А извечный путь в рай лопухами зарос,

Ходоки на нём перевелись:

Душам проще бездельно сползать под откос,

Чем карабкаться в горнюю высь.

«У коллег кой-чего перенять бы пора, –

Поучает начальство в ответ. –

Коль, к примеру, нейдёт к Магомету гора –

Сам уходит к горе Магомет».

Сложно, что ли, святому собраться в поход?

Ветер странствий кого не влечет?

Рясу – в скатку, ключи – на крючок у ворот,

Да записочку рядом (вдруг кто забредёт?):

«Вышел в люди на переучет».

А погода стояла тогда – боже мой!

Разноптичьем вызванивал лес,

И цветы вдоль обочин живой синевой

Отражали безбрежность небес…

Пётр не много, не мало успел прошагать,

То псалмы, то сонеты жужжа,

Как случись колоброда ему повстречать

(колоброд – это вроде бомжа).

Где бегом, где ползком тот упрямо держал

Путь к сиянию райских ворот…

«Ну куда, братец, прёшь? – Пётр плечами пожал, –

Ты ж не помер ещё, обормот!»

Встречный веки поскрёб хрящеватым перстом,

Сколупнул с них засохшую грязь,

Разглядел солнцекованный нимб над Петром

И заныл, на колени валясь:

«Ваша светлость, примите! Я рай заслужил!

Я живу, как пархатый шакал.

Отродясь я не крал, не курил и не пил,

И ещё до сих пор никого не убил,

И чужого осла не желал.

Я посты соблюдаю с младенческих лет,

С детства бабы не знал ни одной.

Я кругом анана… этот… а-на-хо-рет».

«Врёшь!» – уверенно молвил святой. –

Слишком много потребно для святости сил

На земле, в сей юдоли греха.

Я, бывало, и то…» – Пётр усы прикусил

И умолк, закрасневшись слегка.

«Я не вру, ваша честь, – завывал колоброд, –

Мне страшны воровство и война.

При малейшей опасности слепну, как крот,

А ещё меня корчит и пучит до рвот

От еды, конопли и вина.

Мама часто роняла меня вниз башкой

С чердака на засохший цемент.

И с тех пор я больной и трусливый такой,

А еще я с тех пор импотент.»

«И, в добавок, кретин, – подытожил святой. –

Ишь, заслуга: не мочь нагрешить!»

Что ж, однако, мне делать с тобой, милый мой?

Испытательный срок предложить?

Распорядок приёма стандартен для всех:

Уходи и вернись через год.

Если год проживёшь без намёка на грех…»

«Понял», – горько всплакнул колоброд.

Он плотнее закутал в тряпьё телеса

И глаза рукавом промокнул,

А святой воровато взглянул в небеса

И как будто бы им подмигнул.

Вышину не пятнали в тот день облака,

Чист и ласков был солнечный свет…

Что же там, в синиве, громыхнуло слегка —

Будто взгляду святого в ответ?

* * *

Для Петра год мелькнул, как стрела сквозь камыш —

В треске митингов, в схлёстах идей.

Из трущоб, из-под вблеск раззолоченных крыш

Он спасал непогасших людей.

Вникнув в жизнь на земле, Пётр озлился, как бес,

И чудные случились дела:

Он пришел наспасать себе душ для небес,

А спасал для мучений тела.

Иногда, улучив пару кратких минут,

Пётр замаливал вольность свою:

Души праведных нынче понадобней тут,

Чем на вечном покое в раю.

Но когда он собрался в обратный поход,

Душ пяток за ним всё же плелись.