Перед тем, как лихо опрокинуть в рот свой шедевр самогоноварения, он макнул в рюмку мизинец и резким движением отряхнул оный. Потом, роясь в тарелке с сосискообразной закусью, разъяснил:

– Это я принял меры. А то в Коране сказано: «Первая капля вина приведёт тебя в ад». Сказано, конечно, не персонально мне, и это не вино… Но страховка – великая движущая сила нашего свободного общества.

Молчанов внимательно осмотрел подвергнутый окунанию Клаусов палец, затем – блаженно жующую косоглазую физиономию… Ни симптомов химического ожога, ни пены на губах вроде не наблюдалось. И Матвей решился.

На вкус «рапсовка» оказалась даже менее гадкой, чем стандартный рацион номер шестнадцать-кэй.

Некоторое время жевали – молча, сосредоточенно и синхронно. Матвей исподтишка рассматривал экс-мичмана, за пьянку выкинутого из военно-космических сил и кем-то подобранного с помойки в капитаны частного корабля. Чёрт их разберёт, эти азиатские лица… Тем более, азиатские лица, над природными чертами которых потрудились радиационный загар, перегрузки да садистский космофлотский тренаж.

Судя по внешности, лет Клаусу было что-то между двадцатью и пятьюдесятью. Рожа вроде бы приятная, живая, открытая… Да уж, именно открытая. Такой вот открытой рожей можно что угодно прикрыть. И не слишком ли ловко этот афганонемец сумел к тебе подладиться, вроде бы всем своим поведением работая на эффект слегка противоположный? Не напоминает ли он этой ловкостью некоего Мэ Молчанова? Тот, небось, очень многим людям запомнился как приятный, располагающий к себе молодой человек… Интересно, какой процент оных многих людей додумался увязать эту приятность-располагательность с понесёнными на ровном месте убытками?

Небось, вот так же, как сейчас к тебе – нагло, нахраписто, со слабоумными шуточками – этот немец афганского разлива подкатился в своё время и к Шостаковому сыну Шостаку (или кто там для блезира числится хозяином «Каракала»?). Подкатился и пролез в капитаны, хотя при всего-навсего мичманской квалификации да ещё и с такой причиной увольнения из ВКС нанимать его капитаном не имели ни малейшего права… Впрочем, подкатываться-то нужно было даже не к Шостаку. Подкатываться нужно было к чинушам из департамента по кадровому контролю, без визы которых ни один найм-договор не подписывается. А ещё раньше – к заправилам соответствующего профсоюза, которые, между прочим, отставных вояк надух не переносят – ещё даже хуже, чем кораблевладельцев-частников… Ох и скользкий же он, небось, тип, этот Клаус!

А тем временем скользкий тип Клаус, дожевав очередную псевдососиску, полез за пазуху своей обтрёханной офицерки и осторожно, как змею кусачую, выволок оттуда пистолет-деструктор – двумя пальцами за кончик ствола. Выволок, оглянулся – куда бы деть? – и в конце концов пристроил на комп-контактор. И сказал:

– Вот. А лучевку лучше верни Крэнгу. Зачем наживать неприятности на чистой трассе?

Матвей посмотрел на деструктор. Тот был хорош. В магазине такой не купишь даже по спецразрешению (такие по спецразрешению полицейские кладовщики выдают – сами понимаете, кому); а, к примеру, Зинка Глистопродавка, торговый пункт которой некогда располагался под мост-развилкой пятой и восемнадцатой магистралей, за подобные игрушки ломила… нет, не вспомнить уже, но какую-то совершенную несусветицу.

– Сколько? – спросил Матвей.

– Один, – сказал Клаус, наливаючи. – Второй мне и самому пригодится, а больше у меня нет.

– Я спрашиваю, сколько с меня?

Кадыр-оглы поднял глаза от рюмок и хмыкнул:

– Сочтёмся при дележе дивидендов. Если доживём. За что и выпьем.

Выпили за «доживём».

Закусывая, Клаус бубнил невнятно:

– Ты его спрячь. И вообще, веди себя осторожней. Имей в виду: этот корабль проектировался под армейцев, тут на тайну личной жиэни плёвано и растёрто. В каждой каюте гляделки. И в коридорах. Везде. Гляделки и подслушки. И блокировки на дверях совсем как настоящие. КАК. Понял? – Он дожевал «сосиску» и речь его несколько повнятнела. – Между прочим, Фил приказал, чтоб пульт контроля всех этих сверчков-светлячков перенесли в Шостаковский отсек. Только не вышло. Что-то там у них поломалось кажется – я не в курсе.

Молчанов посмотрел на его лучащуюся самодовольством физиономию, осклабился:

– Про «не в курсе» – это ты новоэдемским хлопам мозги форматируй. А вот с кем я на каком языке говорил… Ты это, что ли, по своим подслушкам да гляделкам вычислил?

– Ага, – корабельный капитан как-то уж слишком деловито принялся разливать по третьей. – Прём сквозь сопространство, работы – сам, небось, понимаешь… Вот и нашел себе развлечение. Проще говоря, дер цэрстрёунг.

«Врёшь ты, сука, а не развлекаешься! – подумал Матвей. – С Филом твоим я по-русски всего парой слов перекинулся, и то в номере. Даже если Новоэдемскую гостиницу тоже строили вояки, то уж в ней-то ты капитаном не состоял! И отчего это, по-твоему, должен я „сам понимать“, до какой степени у тебя нет работы во время сопространственного перелёта? Выходит, ты знаешь, что я училище Космотранса окончил, что три года налетал на кросстаре… И, конечно, всё это тебе тоже Каракаловские подслушки нашептали, конспиратор ты хренов?!»

Вслух Молчанов ничего этого не сказал. Вслух он продекламировал со значением:

«Смакуя риск, как дитя помадку,

Под градом брани и злых острот

Мы смело резали правду-матку,

Законопатив ей кляпом рот.»

– Не понял, – сказал Клаус.

– Подумай, – сказал Матвей.

Они немного посидели молча, потом выпили, потом ещё раз выпили, а потом Клаус Кадыр-оглы сказал:

– Их ферштейн. Мне эта экспедиция тоже не нравится.

Бухгалтер Рашн едва не подавился псевдососиской:

– Это всё, что ты понял?

– Я многое понял, – герр космолёт-баши… то есть (пардон!) экипаж-паша Клаус Генрих вдруг сделался неподдельно серьёзен. – Например, я понял, что ты – летун с опытом. Это ж видно! Как по кораблю ходишь, как смотришь… И вообще – у тебя в глазах сопространство.

Матвей опять чуть не подавился. Вот ещё новость! Выходит, он, Матвей – такой же в лоб галактикой звезданутый шиз, как и сам Клаус?! Во открытие-то!

А Клаус изрёк:

– В общем, я думаю, ты тут единственный, на кого я могу расчитывать в случае чего-нибудь нештатного.

– А твой экипаж? – поинтересовался Молчанов, жуя.

– Экипаж у меня два человека. Программист якобы предпенсионного возраста (без сомнения врёт, что «пред») и бортинженер, восемь лет назад объявленный в глобальный розыск: он тогда был контакт-оператором и при швартовке к Альбе Орбитальной раздавил взлёт-посадочник – всего лишь навсего перепутал терминалы. Теперь объясни: как они оба получили о'кэй на найм?

– А ты как получил? – ехидно осведомился Матвей.

– Будешь хохотать, но представления не имею. Один малознакомый доброжелатель насквозь уши проплазмотронил, нагар дюзовый… «Рискни, попробуй, а вдруг…» Ну, и рискнул – чтоб только отплавился. А оно возьми, да и удайся. Словно бы в профсоюзе и в департаменте не соображают: малейшая нештатность, даже пусть и не по моей вине… Я понимаю, конечно, что они работодателей-индивидуалов терпеть не могут, но есть же предел! Им же всем, если что, сидеть – не пересидеть! Не кораблевладельцу, не Шостаку – им! Ну, и мне тоже, но кому, кроме меня, до этого дело? Вот и думай.