Каракальский капитан снова потянулся было наливать, но Молчанов, у которого рапсовка уже изрядно пошумливала в голове, перехватил его руку. Не те пошли разговоры, чтобы терять контроль над собеседником, и уж тем более над собой.

Клаус Генрих не стал упорствовать. Клаус Генрих сказал:

– По-моему, в эту экспедицию специально собрали людей, которые заведомо не помчатся в полицию. Вот смотри… Новоэдемцы в полицию точно не пойдут: они просто не знают, где это и зачем; Крэнга и его бицепсоидов полиция наверняка уже измечталась увидеть, а вот они её – вряд ли; я и мои – сам понимаешь… А ты… Думаешь, Шостак и Фил дураки, что проглотили твою блефотину про имя-фамилию?

– Не, – сказал Молчанов. – Не дураки, а сволочи. Работают на перспективу. Когда дойдёт до подтверждения прав первопоселенцев, заявят, что личность Бэда Рашна не идентифицируется, оттрахают его, горемыку, через задний проход да так и пустят по галактике бесштанненьким-неподмытеньким.

– Вот-вот. И ты что, заявлять на них побежишь? У тебя же наверняка у самого пробоотборник в вареньице!

Бухгалтер Рашн медленно растянул губы в улыбке:

– Уж за меня-то не изволь опасаться. Если дело дойдёт до идентификации, не отвертятся.

– Ага, – кивнул Клаус насмешливо, – знал я одну такую. Тоже всё время повторяла: «Смотри, если залетим – не отвертишься». И точно, не отвертелся. Никто. Так в рубрике «отец» и зафиксировали: «Тринадцатая отдельная образцово-показательная бронебригада». – Он прихлопнул ладонями по коленям, явно собираясь на выход. – Напомни-ка, куда ты меня посылал полчаса назад? Нахрен? Ну, хоть и с задержкой, но команду принято. Выпивку я, с твоего разрешения, заберу, а жратву оставляю. И кончай ты замаривать себя голодом, ходи в столовую! Понимаю, конечно: на виду у всего коллектива светить истараненным фэйсом удовольствие маленькое, но уж сцепи зубы и вытерпи.

– А что, ещё заметно? – огорчённо протянул Матвей.

– Не бери в голову, теперь модно носить губы такого размера. – Кадыр-оглы спрятал фляжку за пазуху и встал.

Уже открывая люк он небрежно полуобернулся:

– Судя по тому, что углядели мои гляделки, тебя заинтересовала тушенка в нашей каргокамере. Так вот, не сочись слюной. И не вздумай взламывать ящики. Я уже в них заглядывал, там нет ничего съедобного. Наверное, у Шостака на Байсане погибла нежнолюбимая бабушка, и он решил отвезти на её могилку родной землицы. Всего получается тонн, приблизительно, двадцать – бабушка, наверное, была женщиной крупной. Ну, всё. Ауфвидерзеен, о нежносладчайший рахат-лукум моего взора.

Минут этак с десять Матвей просидел, как в трансе, безотрывно глядя на прихлопнувшуюся за Клаусом люковую крышку и тщетно пытаясь хоть приблизительно рассортировать в голове мешанину из набитых грунтом ящиков, приваренных крышек, Шостаков, шостаковских бабушек и алкогольных паров. Мешанина поддаваться какому-либо упорядочению не желала. В конце концов бухгалтер Рашн отчаялся, аккуратно снял на пол поднос с замаскированной под сосиски тошнотиной, растянулся на койке и устало смежил очи. Ушибленный рапсовкой мыслительный аппарат требовал не умствований, а сна. Но требовать ещё не означает получить.

Милостью азиата Клауса у отставного хакера появилась добавочная забота: пистолет-деструктор. Такой подарок чуть ли не первому встречному… при том, что об означенном «встречном» даритель знает заметно больше, нежели должен бы…

Полицейский дестр – оружие сложное, многоцелевое и весьма «себе на уме». Помимо очень мощного процессора недра подобных смертоубоек как правило содержат эллипсетку, каковая содержит на себе разнообразные и строго индивидуальные поведенческие алгоритмы – в том числе и для случая попадания в нехозяйские руки. Так что подарочек – штука очень, очень опасная в самом широком смысле данного слова. Не обязательно, конечно, капитан «Каракала» умыслил какую-то пакость; он вообще запросто мог не знать о такой особенности полиц-дестров – информация сия не из легкодоступных… Но… Но Бог, как правило, соглашается беречь только тех, кто сам к себе относится не наплевательски.

Так что экс-хакер, подумав, решил отдохнуть минут этак с пять, а затем немножко помочь Господу в бережении береженого. Занятие и само по себе предстояло не из ерундовых, а вдобавок следовало ещё выдумать меры против подслушек-подглядок… И ещё следовало непременно успеть до условно-бортовой ночи, до включения гипнопассиватора (оный прибор, конечно, можно «отрегулировать», но тогда центральный брэйн бортовой сети мигом заподозрит неладное и поднимет никому не надобный шум)…

…Вскинувшись на койке и очумело тряся головой, Матвей с третьей попытки нащупал так и оставшуюся валяться на комп-контакторе дарёную смертоубойку. Нащупал и принялся торопливо заталкивать её под коечное покрывало. Он вдруг осознал, что успел задремать и собственные обстоятельные рассуждения о трудностях предстоящей работы ему приснились. А ещё он осознал, что к нему в каюту весьма назойливо скребутся, причём, кажется, уже довольно давно.

После резонного (хотя и несколько экспансивноватого) Молчановского «какого хрена?!» люк приоткрылся и образовавшаяся щель явила бухгалтерскому взору видение испуганно выпученного глаза, одной ноздри, половины рта и чего-то мочалкообразного, бывшего, вероятно, фрагментом курчавой неопрятной бородки.

– Степан Степанович, можно к вам? – вполголоса вымямлила половина рта, до мелогубости напуганная собственной храбростью.

Матвей начал подробно и очень убедительно объяснять, что никакой Степан Степанович здесь и не ночевал, а если бы и ночевал, то ещё утром такого Степана Степановича непременно бы выгнали, потому что обитателю этой каюты, Бэду Рашну (знаете Бэда Рашна?) сто лет нахрен не нужен здесь какой-то Степан с сербской фамилией. Где-то на самом интересном месте этого объяснения Матвей сообразил, что «Степанович» может быть не фамилией, а отчеством. Конечно, он не преминул поделиться своим открытием с заглядывающими в каюту фрагментами полуобморочной от страха физиономии, добавив, что отчеством называется архаичное восточнославянское именование по личному имени отца, до настоящего времени сохранившееся лишь в некоторых обособленных социумах с патриархальным укладом. Ещё он успел рассказать, будто лично знавал одного Степановича по фамилии Чинарёв, какового в последний раз видел в каталажке – на Новом Эдеме и на музейном унитазе.

Тут Матвей, наконец, опомнился, и подумал, что сосикообразный рацион шестнадцать-кэй не так уж хорошо снимает последствия эрзац-гравитационного пьянства, как полагает наивный Клаус. Но вот этого-то Молчанов вслух не сказал.

Вслух он сказал обречённо:

– Заходи.

Разрешение пришлось повторить несколько раз, ибо личность, по ту сторону щели находящаяся, от всего услышанного впала в глубоченный ступор.

Визитёр был из новоэдемцев – щенячьи глаза и щенячья же неуклюжесть при теле, которому бы позавидовал любой из Крэнговых долболомов. Войдя, гость первым делом вступил в стоящий на полу поднос, поскользнулся и смаху сел на койку (Матвей едва успел поджать ноги, чудом избежав множественных переломов и раздроблений).