– Грязные свиньи… – прошипел Клаус, обалдело таращась на экран. – Всё-таки вывернулись… Дас-с унфлаттер швайненс-с-с…

Он обернулся к Матвею и вдруг ощерился неожиданно злобно:

– Понял?! Плевали они и на «Вихрь» и на обещанный тобой хрен солёный! Они всё лучше устроили. Вот зачем этот отсек, эта проклятая груша. Не вышло с глиссером, так отстрелили переходник, врубили тормозные – и ауфвидерзеен! Понял? Э-э, да что тебе, ты… к-кенди кендинэ татмин етмэк йешак-дели!

Из последней фразы Молчанов понял только, что сказано было по-азиатски, с каковой точки зрения слово «йешак» вызывало серьёзные сомнения насчёт принадлежности сказанного к комплиментам. А вот что он понял однозначно и сразу, так это почему Клаус именно его назначил ответственным за невовремя обнаружившуюся способность «груши на кишке» отстегиваться от корабельной кормы и путём торможения удаляться на безопасное расстояние. Человек воображает, что вот-вот помрёт; доподлинные виноватцы возьми, да и смойся… Так он что, человек-то этот, последние секунды жизни станет тратить на поиски крайнего? Ещё чего! Кто первым на глаза подвернётся, тому и повезёт. А ежели этим подвернувшимся окажется именно тот единственный человек, который ещё может спасти всех… Что ж, значит, повезёт всем (повезёт, естественно, в кавычках).

Ладно. Если экс-вечнопьяныймичман Клаус Генрих предпочитает спасению несколько минут предсмертной истерики – увы, придётся ему поступиться личным ради общественного. Матвей набрал в грудь побольше воздуху и, глядя прямо в Клаусовы бешеные глаза, произнёс с этакой нарочитою расстановочкой:

– Хорэ ауф мит дэйнэн думмехэйтэн, или, в переводе на человеческий язык, заткнись.

Даже тривиальная пощёчина не подействовала бы лучше. Тем более, что осмысленность прорезалась не только в Клаусовых глазах, но и в мутных взорах остальных членов героического Каракальского экипажа. Вот и славно – теперь можно заговорить более ли менее по-нормальному.

– Лафорж, копии основных программ на защищённых носителях есть? Срочно сюда – могут понадобиться. Клаус, ещё можно успеть нормализовать состояние реакт?..

– Уже не успеем, даже если ты… Э, ты что, вычистил локалку от этой заразы?!

– Вычистил, вычистил, – бормотнул Матвей, выдирая из тощих, трясущихся, но на удивление цепких пальцев лопоухого дедушки джиэйром-обойму.

– Тогда оживи реакторную катапульту и аварийные ракеты, – Клаус уже сидел за «человеческим» пультом. – И спокойней, не лихорадь – у тебя ещё верных минут пятнадцать.

– Вот именно ты ещё будешь мне про спокойствие…

Молчанов срастил обойму с копидрайвом, пролаял какую-то скороговорочную абракадабру в саунд-контактор и расслабленно откинулся на кресельную спинку:

– Всё. Что зависело от меня, я сделал. Теперь, ежели чего, адресуй свои азиатские матюки супербрэйну и его быстродействию. А во, кстати, что ты там давеча гавкал на меня? Что-то про ишака, да?

Кадыр-оглы жрал взглядом мёртвую индикаторную панель, нетерпеливо пристукивая кулаками по подлокотникам.

– Н-ну, понимаешь… – сказал он полурассеянно, полусмущенно, – в этом языке нет слова «самодовольный»… пришлось сказать: ишак, который это… сам себя удовлетворяет. В общем ведь то же самое, правда?

– Предположим, – скрипнул зубами Матвей. – Только следующий раз выбери какой-нибудь другой язык, хорошо?

Клаус не ответил. Индикаторная панель с терзающим уши блеяньем полыхнула радужным многоцветием, секундой позже на управляющих экранчиках главного пульта одна за другой пошли разгораться мозаики мнемосхем, и капитан Каракала занялся делом (дело очень напоминало попытки десятью пальцами придушить двадцать таракашек, совершающих в пределах пульта хаотические сопространственные броски).

Молчанов вознамерился было сказать, что в общем-то уже нет никакой необходимости задействовать «человеческие» управлялки – супербрэйн, даже вовсю занятый восстановлением программного обеспечения, всё-равно разберётся с реактором и торможением быстрей и оптимальнее человека. Но… Ладно, пусть. Наверное, переход с пульта на брэйн-управление чреват задержкой по крайней мере соизмеримой с…

Брэйн-контактор вдруг басовито взвыл и по-садистски, с оттяжечкой врезал Матвею под дых; пол вдруг басовито взвыл и провалился куда-то вниз и в сторону; внезапная тяжесть, с басовитым воем рухнув на плечи, почти втиснула Молчанова лицом в дисплей; рубочные стены басовито взвыли и…

…переборки натужно рассаживаются извивистыми провалами в чёрное забортное бесконечье; стоялую духоту отсеков прохватывает изморозный хохочущий вихрь; дымные тёмно-багряные брызги неожиданно по-ледяному расшибаются о пригашенный инеем экран…

Нет, это только до предела взвинченные Матвеевы нервы в преступном сговоре с Матвеевым же излишне-богатым воображением одарили своего хозяина таким жизнеутверждающим мимолётным видением. Да ещё, небось, помогла временно исполняющая обязанности Молчановской крови настойка адреналина на рапсовке.

Хорошо хоть панический взвизг великого хакера остался никем (включая самого хакера) не расслышанным за радостным воплем азиатского немца: «Ожила тормозная аварийка!» И хорошо, что плотно прижатый толчком к главному пульту большой Макумба своей широкой спиною перекрыл Клаусу вид на изувеченную ужасом взмокрелую хакерскую физиономию. Правда, Клаус могучим движением локтя тут же восстановил себе обзор. И спросил торопливо:

– Бэд, брэйн способен заняться выходом на стационарную орбиту? Эй, Бэд! Ты слышишь, чёрт тебя?..

Да-да, Бэд отлично всё слышал. Бэд просто никак не мог взять в толк, что это именно он должен откликаться на имя Бэд. А когда смог-таки, новый толчок вколотил ему ответ обратно в раззявленный было рот, пребольно двинув по недозажившим губам и носу вижн-образователем брэйнового монитора. На двинувшем остались три изрядных тёмных пятна. Зато с Матвеевых плеч наконец-то стряхнулась наваленная предыдущим толчком басовито воющая тяжесть – стряхнулась и оказалась папашей Лафоржем.

– Аварийный реактор катапультирован, – прокомментировал Клаус, вновь отпихивая локтем прилёгшего брюхом на пульт Макумбу. – И ожила гравикомпенсационная автоматика, так что толчков больше не будет.

Святая правда – толчков действительно больше не было. Потому что ни у кого язык бы не повернулся назвать скучным словом «толчок» затеявшееся мигом позже светопреставление.

Это могло бы напомнить лихую кашмирскую пляску, ту самую, для которой танцовщицы надевают на ноги браслеты с бубенчиками. Могло бы, но не напомнило: пляску-то подобную Матвей видывал, но никогда не оказывался во время неё внутри бубенца. А для умственных экстраполяций условия были, мягко говоря, не вполне подходящими.

На первых же секундах заварившейся звончатой кутерьмы Матвея вышвырнуло из кресла, и в дальнейшем он был вынужден все свои силы мобилизовать на выкарабкивание из-под папаши Лафоржа. Дело уже совсем было пошло на лад, но тут на них обоих смаху уселся большой чёрный Мак, и всё пришлось начинать сначала.