Большое, почти тридцатиметровое помещение былозаставлено картинами и самыми разными предметами – вазами, гипсовымишарами, подсвечниками… На окнах не было занавесок. Серенький апрельский деньбесцеремонно заглядывал внутрь. В центре мастерской стоял мольберт, чутьпоодаль, на небольшом возвышении, в кресле, обитом красным бархатом, сиделадевушка в полупрозрачном халатике. Скромное одеяние не скрывало ее роскошныхкустодиевских форм, длинные прямые волосы водопадом рушились на скульптурныеплечи. Впрочем, лицо у «Венеры» было простоватым: маленькие голубые глаза,бесформенный нос и пухлые, какие-то жадные губы.

– Иди, – бесцеремонно приказал ейАндрей, – чаю выпей!

Девица покорно встала, и я увидела, чтогосподь наградил ее гренадерским ростом – метр восемьдесят пять, никак неменьше!

– Ну, – отрывисто поинтересовалсяхудожник, усаживаясь в освободившееся кресло, – и о чем болтать будем?Между прочим, уже один раз я потерял кучу времени в милиции, объясняя самуюпростую вещь – с Жанной я практически не был знаком, встречался пару раз,и все.

Я огляделась вокруг в поисках, куда бырухнуть. Ничего, кроме заляпанной краской табуретки, не попалось на глаза.Пришлось устроиться на ней. Развалившись в удобном кресле, хозяин наглосмотрел, как я аккуратно стряхиваю с сиденья белую пыль. Его поведение взбесиломеня до крайности. Ну погоди, дружочек!

– Как интересно, – протянулая, – а вот кое-кто мне шепнул, что вы с Жанночкой были очень близкителесно, так сказать. Иными словами – состояли в любовной связи.

– Чушь! – фыркнул Андрей. –Зачем бы мне понадобилась эта крашеная кошка!

– На этот вопрос ответ вы лучше знаете!

– О боже, – вздохнулживописец, – ну начинается! Между прочим, я давно женат!

Вот тут я расхохоталась.

– Только не надо говорить, что вы никогдане изменяли Валерии.

– Ни разу в жизни, – не моргнувглазом, ответил нахал. – Знаете, я слишком брезглив для адюльтера.И потом, по большей части все бабы одинаковы.

– Точное наблюдение, – вздохнулая, – но наш информатор сообщил кое-какие интересные детали.

– Ну? – поинтересовался Андрей,вертя в руках тонкую кисть.

– Вас застал в постели разъяренныйНикита, и вы были вынуждены заплатить ему десять тысяч за молчание. Правда, онхотел больше, но у вас не оказалось другой наличности или просто пожадничали.

Раздался сухой треск. Это сломалась кисть,которую держал собеседник. Отшвырнув обломки в сторону, Андрей внешне абсолютноспокойно поинтересовался:

– Ваш агент свечку держал?

– Да вы не дергайтесь, – улыбнуласья, – мне сам Никита рассказал!

Андрей побагровел. По тому, как сжались вкулаки его тонкие, артистичные пальцы, я поняла, что разозлила его.

– Почему так мало денег дали? Десятьтысяч! Пожалели?

– А то вы не знаете, – прошипелмужик, – что нас с Леркой тесть кормит!

– Да ну? Он мафиози? Или олигарх?

– Сергей Валерьевич –бизнесмен, – пояснил художник.

– Что же ваши картины? –Я ткнула пальцем в холст с изображением дебелой девицы, призывнорасставившей ноги. Из одежды на ней болталось только полотенце, отчего-тозамотанное вокруг шеи.

– ЭТО не картина, – взвилсяАндрей, – листок, порнографическая открытка, пишу на заказ для одногокретина, хочет в бане повесить. А моя живопись, настоящее произведениеискусства…

Он пошел к стене и начал поворачивать полотналицом в комнату. Зажмуриваться показалось мне неприличным, поэтому я простоприкрыла левый глаз. У меня с детства дефект зрения. В правом глазублизорукость, примерно минус пять, в левом полный порядок. Поэтому, если я нехочу что-то видеть, просто закрываю здоровый глаз. Любоваться на жуткиеполотна! Нет уж, увольте. Хватило самого первого, на которое я понеосторожности уставилась двумя очами. На холсте был изображен масломтемно-серый лес, на опушке установлена виселица, с которой свисал отвратительнонатуральный труп мужчины со вспоротым животом. Совершенно неудивительно, чтотакое произведение никто не хочет приобретать в собственность. Где его потомповесить? В детской? В кабинете? В спальне? Ну разве что втуалете, тогда можно здорово сэкономить на слабительных таблетках. Впрочем,если ждешь прихода не слишком приятных людей, его хорошо бы вынести в гостиную…Все-таки интересное мышление у художников получается.

К нам, студенткам консерватории, частенькозаглядывали ребята, учившиеся на живописцев и скульпторов, они традиционноухаживали за скрипачками и пианистками. Так вот, будущие Репины делили все, чтовыходило из-под их кисти, на две части – нетленка и жопись.Нетленка – это великое произведение, дело жизни, которое должно остаться ввеках бесценным полотном в какой-нибудь крупнейшей галерее мира. Создают егогодами или даже десятилетиями, тщательно отрабатывая самую незначительнуюдеталь… А чтобы не скончаться в голодных корчах, параллельно, левой ногой,выписывают жопись, нечто, не имеющее никакой художественной ценности, затобыстро и ловко находящее покупателей. Но странное дело, подчас именно этажопись приносила известность, почет и деньги, а выставленная нетленка вызывалатолько хихиканье в кулак да недоумение. Вот и у Андрея картина с аппетитнойдевушкой, разомлевшей от банных процедур, выглядела куда более привлекательно,чем полотна, написанные для души.

Развернув последний подрамник, Андрейпосмотрел на меня. Я закатила глаза, пытаясь вспомнить, какими же словаминаши мальчики хвалили нетленку.

– Удивительно точно схвачен цвет, –бормотала я, старательно зажмурив здоровый глаз, – тонко передана играполутонов, полотно просто «дышит», и совершенно нестандартная композиция, этанарочито пустая середина при загруженных боковых пластах!

Ничто так умиротворяюще не действует начеловека искусства, как хвала. Андрей отмяк, на его лице даже появилось подобиеулыбки.

– Ну, вещи еще сыроваты, не закончены…

Да, нетленка всегда не завершена!

– Впрочем, – продолжал Корчагин, –может, выставлю осенью у Лени в салоне.

– Вы имеете в виду Дубовского? –спросила я. – Однако он больше похож на генерала Лебедя, чем на эстета!

Андрей расхохотался, придя в великолепноерасположение духа.

– Верно подмечено! Знаете, какая у негокличка? «Настоящий полковник».

Я улыбнулась.