Ну да, теперь не нужно таскать на переносице эти проклятые очки, и слепота ей, по-видимому, больше не грозит. А что дальше? Прозябать в той же библиотеке, целыми днями глотать пыль, чтобы всю жизнь считать копейки, отказывать себе во всем, жить в убогой конуре, читать книжки и грезить о несбыточном? И это сейчас, когда людям стало доступно все: и дорогие красивые вещи, и комфортабельные автомобили, и путешествия…

Но этот мир, где существуют богатые, сильные, уверенные в себе люди, ей недоступен. Она не родилась в семье олигарха, не сделала хорошую карь еру где-нибудь в банке или иностранной компании… Правда, есть и еще один вариант: для девушки или молодой женщины пропуском ко всем благам этого мира может служить красота, но с такой внешностью, как у нее, и мечтать об этом не стоит.

Лиза горько усмехнулась. Если уж встретиться лицом к лицу с собственным отражением оказалось настоящим потрясением для нее, то что же видят окружающие!

С некоторой опаской Лиза подошла к большому зеркалу в прихожей. Его тоже давным-давно пора протереть… Раньше Лиза как-то не замечала этого – слишком уж привыкла к мутноватой поверхности и к собственному отражению, похожему скорее на неясный контур. В свете тусклой лампочки под потолком не видно, сколько пыли накопилось, а теперь безжалостное солнце высвечивает каждую пылинку, каждое пятнышко.

На секунду в памяти всплыла та женщина в заповедном саду – такая красивая, сильная, мудрая… И ее слова «Пусть твое зеркало станет ясным».

Но здесь все по-другому. Лиза тщательно протерла зеркальную поверхность и бесстрашно посмотрела на свое отражение. Да уж, радоваться особенно нечему… Бледное лицо, покрытое веснушками, длинноватый нос, узкие губы с привычно опущенными уголками, жидкие волосы неопределенного цвета, забранные на затылке в конский хвостик, а вдоль щек, словно пакля, свисают выбившиеся пряди… Просто плакать хочется! Настоящая уродина. Получается, что та бессовестная хамка в магазине совершенно права – кому она нужна такая?

В памяти на секунду всплыло совсем другое отражение – там, в реке… И слова «На самом деле ты такая». Но успокоения это не принесло, наоборот – Лиза разозлилась. Хотелось шарахнуть по зеркалу что есть силы чем-нибудь тяжелым. Что толку во внутренней красоте, если ее никто никогда не увидит?

Лиза с отвращением отбросила тряпку в сторону, плюхнулась на шаткий табурет и разрыдалась.

Плакала она долго, но слезы не приносили успокоение. Злые, горькие, они разъедали душу, словно кислота. Да будь она проклята, эта убогая жизнь! Неужели ради этого стоило так напрягаться? Чтобы видеть все это? И нечего обманывать себя – жалкие попытки как-то приукрасить нищету выглядят в лучшем случае нелепо.

Она чувствовала себя так, будто ее обманули – жестоко и незаслуженно. Разве об этом она мечтала? На это надеялась?

Когда Лиза совсем было отчаялась, перед глазами снова мелькнуло прекрасное лицо, отражающееся в чистой и светлой водной глади, и тихий вкрадчивый голосок как будто шепнул на ухо: «А что, если…»

Светлана Карловна, как всегда, легла спать рано, но почему-то вдруг проснулась в своей постели посреди ночи. За окном светила полная луна, а сердце билось гулко и тревожно. На секунду она даже испугалась умереть вот так – в одиночестве, в пустой квартире… И неизвестно еще, когда найдут! От этой мысли стало еще страшнее, она поежилась под одеялом, словно вдруг в теплую весеннюю ночь откуда-то пахнуло ледяным могильным холодом. Все-таки полнолуние – нехорошее время, тревожное. Недаром ведь во все века люди так боялись его!

Даже фокстерьерша Зайка – единственное существо, делившее ее одиночество, – вдруг забеспокоилась, вскочила со своего коврика и принялась кружить по квартире, тоскливо поскуливая и словно не находя себе места.

– Зая, Зая, ну что с тобой? – ласково уговаривала ее хозяйка, поглаживая жесткую кудрявую шерстку. – Успокойся, пожалуйста!

Но собака еще долго не унималась и успокоилась, только когда Светлана Карловна скрепя сердце позволила ей запрыгнуть на кровать. Обычно собачке доступ туда был строго запрещен, но сейчас пожилая женщина сама хотела почувствовать рядом тепло живого существа.

– Ну ладно, так и быть, иди сюда…

Несколько секунд собачка смотрела на хозяйку, потешно приподняв правое ухо и словно бы не веря своему счастью.

– Давай-давай! Можно!

Зайка наконец поняла, что ее не станут ругать и сбрасывать обратно на пол. Она пулей запрыгнула на постель, словно боясь, что хозяйка передумает, и через несколько минут уже мирно посапывала у нее в ногах.

А Светлане Карловне все не спалось. Ровное дыхание собачки, доверчиво устроившейся рядом, немного успокоило ее, и все же… Возраст, наверное, дает себя знать. Как говорила когда-то ее бабушка, «у стариков ночи долгие».

Женщина вздохнула. От уголка глаза по сухой морщинистой щеке покатилась слеза – одна-единственная. Тяжела, почти невыносима бессонница в лунную ночь, когда приходят самые грустные, безнадежные мысли и ранящие душу воспоминания, которые днем прячутся за суетой обыденных дел…

Ведь когда-то и она была молода! Любила, мечтала о счастье, о семье, а совсем не о такой старости – пусть опрятной, интеллигентной, но бесконечно одинокой.

Кто знает, если бы студент политеха Митя Сосновский не был арестован еще в шестьдесят восьмом за сочувствие Пражской весне, и для нее все могло бы сложиться по-другому! Но мальчик, которому было суждено стать ее единственной любовью, сгинул в мордовских лагерях, и юная тогда еще Света Вишневецкая осталась одна. «Несовременная», «странная» – говорили про нее друзья и родные… Наверное, так и было. Может быть, в ней возродился гордый и мятежный дух бабушки Софьи Адамовны, которая так и осталась навсегда верна своему Яношу, расстрелянному в Катыни? Была в ней настоящая шляхетская гордость – ненужная, старомодная, даже нелепая, как деревянная раскрашенная фигурка Богоматери, перед которой бабушка всегда истово молилась по утрам. Она умерла, когда Света была еще маленькой, и все же ей казалось, что бабушка ее поняла бы непременно.

А дальше – жизнь ушла неизвестно куда, словно песок меж пальцев. Даже оглянуться не успела, как пролетели годы. Теперь она и сама уже старуха… Так получилось, что кроме Зайки у нее была только Лиза.

Светлана Карловна подумала о ней, стараясь отвлечься, но почему-то эта мысль не принесла успокоения. Наоборот – на душе стало как-то беспокойно, тревожно… Лизу она знала еще ребенком и успела привязаться к этой милой девочке – такой не по годам серьезной, начитанной, скромной, с добрым сердцем и острым, живым умом. Очень печально, что она осталась одна после смерти мамы, да еще со здоровьем проблемы… Она была такой храброй, старалась справляться в меру своих сил, никогда не жаловалась. Светлана Карловна любила и жалела ее почти как дочь, которой у нее никогда не было. Может быть, не знала, как выразить это, прятала свое истинное отношение за напускной строгостью, за ледяной броней, которую успела отрастить за долгие годы одиночества, но ведь она любила Лизу, любила по-настоящему!