Революционная «зараза» распространялась стремительно. 12 марта военный парад на Красной площади прошел вполне организованно, но на плакатах уже появились лозунги «Мир без аннексий и контрибуций!» Девиз европейского социалистического движения стал еще одним инструментом тотального разложения русской армии. Демократия в России, как всегда, понималась по-своему.

Революциям, чтобы распалить себя, нужен сильный, коварный и вездесущий враг — его образ создавали слухи. В дни революции среди демонстрантов распространилось поверье, что полиция стреляла по ним из пулеметов, да еще и с крыш домов. Последнее ничем не подтверждается, большинство полицейских чинов пулеметов в глаза не видело, тащить «максимы» и «льюисы» на крыши было проблематично. За этим стояло желание придать свергнутой власти черты дьявольски-изощренной и могущественной репрессивности.

После победы революции апогеем обывательских страхов стала массовая истерия, охватившая жителей обеих столиц, относительно слухов о «черных авто». Они якобы появлялись по ночам в разных частях города и расстреливали обывателей и милиционеров. Между тем в условиях войны была проведена ревизия всего моторного транспорта, а затем и его реквизиция у частных лиц для передачи в пользование государственных и общественных организаций, обеспечивавших нужды военного времени. Неучтенных, бесхозных моторов в стране, а тем более в столице, не было. Тем не менее россказни о «черных авто» подхватывались представителями самых разных социальных слоев. Первое известие о них датируется 2 марта. «Появился в Петербурге некий “черный автомобиль”… стрелявший в прохожих чуть ли не из пулемета». На деле все было проще. «Со стороны Владимирской площади, откуда доносятся выстрелы, несутся автомобили-грузовики, наполненные вооруженными рабочими и солдатами; огромные красные флаги, крики “ура” и стрельба в воздух… — записал в дневнике искусствовед Н.Н. Пунин. — Автомобили непрерывно носятся по Загородному…»

9 марта «Русские ведомости» сообщили о предпринятых в Петрограде «таинственными моторами» ночных разбойничьих набегах. После этого тема «черных авто» стала самой популярной в столичной прессе, а 16 марта их «обнаружили» в Москве. Журналисты даже определили район, в котором появления «черных авто» носило почти регулярный характер, — Трубная площадь, Сретенка и Садово-Спасская. Петроградские милиционеры составили список номеров этих авто и вскоре был арестован гласный городской думы Д.А. Казицин. Когда его личность была установлена, «подозреваемого» отпустили.

Скорее всего «страшные» автомобили нарисовало взвинченное людское воображение. Сдерживаемое дисциплиной неосознанное солдатское недовольство выплеснулось неуправляемым озорством. Солдатам понравилось кататься. М. Пришвин писал: «…Мчится автомобиль с красным флагом с солдатами, пулеметом, и барышня там зачем-то сидит, и косичка у нее маленькая, маленькая рыженькая. “Ура!” — кричит, а из автомобиля стреляют: салют». Революционеры самоутверждались в соответствии с символикой времени; боязливым обывателям оставалось только демонизировать происходящее.

Скоро сознание горожан переквалифицировало владельцев авто — «монархистов» в банду сбежавших уголовников. Кроме того, не без доли облегчения обывателями было замечено, что наибольшую опасность автомобили представляли для милиционеров, поэтому скоро появился слух об охоте на городскую милицию. «Черные авто» из информационного поля слухов перешли и в семиотическое поле литературных и изобразительных образов. В журналах стали печататься фельетоны, карикатуры на пугающихся любого автомобиля милиционеров. День 12 апреля стал рекордным по числу зафиксированных происшествий. Разбор каждого случая появления «черного авто» показывает, что переросшие в массовый психоз индивидуальные страхи заставляли «опознавать» в них практически любой движущийся ночью объект.

Характерен случай, произошедший ночью 12 апреля, когда четыре милиционера Спасской части на автомобиле выехали по уголовному делу. Когда автомобиль проезжал по Невскому проспекту, он издал хлопок, то ли от лопнувшей шины, то ли из выхлопной трубы. На звук тут же отреагировали постовые милиционеры и открыли беспорядочную стрельбу, в результате которой была убита лошадь проезжавшего мимо извозчика. Когда автомобиль остановился, на милиционеров набросилась толпа, намереваясь совершить самосуд. Постовые милиционеры смогли отбить своих товарищей. Другой случай произошел на Можайском шоссе. Стоящий на посту милиционер в темноте принял за черный автомобиль… броневик с солдатами, который не остановился на его свистки. Милиционер открыл стрельбу по броневику, солдаты ответили беглым ружейным огнем. Никто, к счастью, не пострадал.

Конечно, наиболее действенными оказывались слухи о нежелании властей думать об обещанном Петроградским Советом мире. Они-то и порождали массовые угрозы покинуть фронт. Были и курьезные слухи, за которыми, однако, могли стоять сознательные пропагандисты. Так, в Архангельске заводские работницы передавали друг другу, что за вступление в партию большевиков «будто бы выдают ситец».

Иные слухи отражали реальные социальные опасения. Так, в Западных губерниях говорили, что Временное правительство намерено передать православные церкви католикам. На Кавказском фронте распространялись слухи о вооружении мусульман, намеревавшихся выступить против русских. В Уральской области прошел слух, что во время ярмарки киргизы (казахи) устроят бунт и начнут отнимать у русских землю. Напротив, говорили, что в Пржевальском уезде местные начальники самовольно раздавали оружие запасникам, более того, уезд объявил у себя «республику» и запретил вывозить хлеб за ее пределы. Здесь же пронесся слух о том, что готовится «выступление киргиз», следовательно, надо срочно вооружить европейское население****.

В революционные времена страхи, перерастающие в слухи, активно формируют информационное пространство. Политики, которые с этим не считаются, проигрывают первыми. Структура слухов показывает запредельно высокую степень дезориентированности и депрограммированности неуклонно архаизующегося социального пространства. Российским политикам, ориентированным на переустройство общества по «самым передовым» социальным моделям, предстояло найти общий язык с нетерпеливыми и недоумевающими массами.

Временное правительство стремилось любым способом стабилизировать ситуацию. 8 марта был опубликован манифест о восстановлении Конституции Финляндии, автором которого был Милюков. Этот акт, выдержанный в стиле царских манифестов, создавал некоторую политико-юридическую неопределенность в отношениях между Россией и Финляндией. Если в прошлом государственно-правовая связь между ними была освящена личной унией императора с финским народом, то теперь манифест навязывал аналогичную функцию будущему Всероссийскому Учредительному собранию.

В условиях заметного ухудшения продовольственного снабжения Финляндии из России подобная перспектива не могла удовлетворить финляндских политиков, тем более что 13 марта финляндский Сенат стал коалиционным, т. е. менее послушным российской власти. Характерно, что финские социал-демократы представили Керенскому записку о расширении автономии. Вряд ли улучшило взаимопонимание заявление Керенского на митинге 16 марта в Гельсингфорсе о том, что он приехал «принести финляндскому народу весть о его свободе». Вскоре из ссылки вернулся П. Свинхувуд правый прогермански настроенный социал-демократ, сотрудничавший с активистами.