Он поскорее шел дальше, скользя по стальным половикам,держась за маслянистые стальные поручни, спускался и поднимался по трапам, стараясьвыбраться из этого страшного мира. Но не так-то легко это было сделать.Оглушенный грохотом и тонким звоном тысячи индикаторных сил пароходной машины,разбушевавшейся где-то совсем рядом и лихорадочно сотрясающей тонкие переборки,Петя попадал в помещения, существование которых трудно было себе представить.

Петя знал, что, кроме пассажиров классных, есть ещепалубные, но оказалось – существует еще одна категория пассажиров, такназываемых «трюмных». Они не имели права выходить даже на самую нижнюю палубу,где обычно везли скот. Они ехали на дощатых нарах в самой глубине одного изнедогруженных трюмов.

Петя увидел груды какого-то грязного восточного тряпья, накотором сидели и лежали измученные качкой, дурным воздухом, полутьмой, шумоммашин несколько турецких семейств, куда-то переезжающих вместе с детьми,медными кофейниками и цыплятами в больших деревянных клетках.

С трудом выбрался Петя на верхнюю палубу, на свежий морскойвоздух, и долго еще не мог прийти в себя.

Для пассажиров первого и второго классов жизнь на пароходешла по твердо заведенному порядку: в восемь часов утра пожилая горничная вкрахмальной наколке входила в каюту и, сказав баритоном: «Буон джорно», ставилана столик поднос с кофе и булочками; в полдень и в шесть часов вечера покоридору бесшумной рысью проносился официант с салфеткой под мышкой и, поочереди стуча в двери кают, кричал скороговоркой итальянской commediadell`arte, раскатываясь на букве «р»:

– Пр-рего, синьор-р-ри, манджар-р-ре! – что значило:«Пожалуйте кушать».

Для пассажиров первого класса полагался еще пятичасовой чайи поздний ужин. Но семейство Бачей, принадлежавшее к той золотой серединечеловеческого общества, которая обычно ездит во втором классе, было лишеноэтого преимущества.

Это оставило в душе неприятный осадок, в особенности у Петии Павлика: за обедом пассажирам первого класса, кроме десерта, подавалось оченьвкусное сладкое, даже иногда мороженое, а пассажиры второго классадовольствовались лишь одним десертом, состоящим из сыра и фруктов.

Первый и второй классы столовались в разных салонах. Вовтором классе за табльдотом председательствовал старший помощник, а в первом –сам капитан, личность, недоступная для простых смертных, поэтому несколькотаинственная: его даже проныра Павлик видел за весь рейс всего несколько раз.

Зато старший помощник – весельчак и, судя по егоглянцевитому лилово-розовому носу с древнеримской горбинкой, пьяница – был вполном смысле душа общества. Он так мило щипал Павлика под столом и называл его«маленьким руски», так предупредительно передавал дамам сыр и подливал мужчинамвина, так скрипел белоснежным, туго накрахмаленным кителем, поворачиваясьнаправо и налево и оделяя всех обедающих своими простодушными улыбками!

За обедом подавались настоящие итальянские макароны подтоматным соусом, жаркое с гарниром «фаджоли», то есть фасолью, затем десерт –круглые мессинские апельсины с веточками и листиками, сморщенные лилово-зеленыефиги и свежий миндаль, который не кололся щипцами, а свободно разрезалсястоловым ножом вместе с его толстой зеленой шкуркой и еще мягкой скорлупкой.

Несколько смущало то обстоятельство, что кушанья подавалофициант. Он просовывал мельхиоровое блюдо с левой руки, держа его на весу, инадо было самому себе брать, и от застенчивости брали гораздо меньше, чемхотелось.

Но решительно не понравилось и даже испугало ВасилияПетровича то, что к обеду полагалось вино – по бутылке на троих. Правда, этобыло слабенькое, довольно кислое итальянское винцо, и пассажиры пили егопополам с водой, но все равно Василию Петровичу показалось это ужасным. Увидевв первый раз перед своим кувертом толстую бутылку без этикетки, он затрясбородой и чуть было не крикнул лакею: «Уберите эту гадость!» – но вовремясдержался и ограничился тем, что демонстративно отодвинул от себя вино.

Но впоследствии, попробовав его и убедившись, что пароходноеобщество вовсе не имело в виду спаивать своих пассажиров второго классакрепкими, дорогими винами, разрешил детям, чтобы не пропадало добро, за котороебыло заплачено, подкрашивать воду несколькими каплями вина.

Это ежедневное подкрашивание и составляло для Пети и Павликаодну из главных радостей обеда.

Из тяжелого запотевшего графина, насквозь промерзшего впароходном рефрижераторе, в большой бокал наливалась ледяная вода, а потом тудаприбавлялась тонкая струйка вина.

Вино смешивалось с водой не сразу. Оно сначала кружилосьгарусными нитями, а уже потом распускалось, и тогда вода окрашивалась в яркийрубиновый цвет, а на крахмальной скатерти вспыхивала розовая качающаяся звезда.

Самым сильным впечатлением в первые дни путешествия – да,впрочем, и потом – был вид открытого моря. День и две ночи – между Одессой иБосфором не было видно берегов. Пароход шел полным ходом, в то же время как бынеподвижно оставаясь в центре синего круга.

И, когда в полдень солнце стояло над головой, Пете труднобыло понять, в каком направлении движется пароход. Было что-то упоительное вэтой мнимой неподвижности, в отсутствии на горизонте земли, в этом торжестведвух синих стихий – воздуха и воды, – в которых как бы купалось все Петиносущество, освобожденное от грубой власти земли.

На рассвете второго дня Петя проснулся от беготни надголовой. Звонил пароходный колокол, машина не работала, и в непривычной тишинеслышалось свежее, булькающее движение воды вдоль борта. Петя посмотрел виллюминатор и в легком утреннем тумане близко увидел высокий зеленый берег смаленьким маяком и казармой под черепичной крышей.

Петя быстро оделся и побежал наверх. На спардеке рядом скапитаном стоял турецкий лоцман в красной феске, а пароход самым малым ходомвтягивался в зеленое ущелье Босфора. Оно то расширялось, то сужалось, какизвилистая река. Иногда берег так близко придвигался к пароходу, что Петеказалось – можно дотянуться до него рукой и потрогать надмогильные столбикимусульманского кладбища, беспорядочно и косо белеющие между черными кипарисами,маково-красный флаг с полумесяцем над таможней или дерновые кронверки береговыхбатарей.

Это уже была Турция – заграница, чужбина, и вместе с острымлюбопытством Петя вдруг почувствовал мгновенный прилив никогда не испытанной имраньше острой тоски по родине, и это чувство уже не проходило до тех пор, покаПетя не вернулся в Россию.