На этот раз Василий Петрович твердо решил обойтись безгидов.

Греческие гиды отличались от турецких тем, что были помельчеи вместо алых фесок с черной кистью носили черные фесочки без кисти, а в рукахдержали янтарные четки. Они не нападали на туристов, как воинственныемагометане, в открытую, с воплями и проклятиями, а, как смиренные христиане,окружали молчаливой толпой и брали измором. Оказавшись в кольце греческихгидов, которые, перебирая свои янтарные четки, нежно, но молчаливо смотрели влицо глазами черными, как маслины, Василий Петрович не растерялся.

– Нет! – сказал он решительно по-русски и для большейубедительности прибавил еще по-французски и по-немецки: – Нон! Найн! – причемсделал ладонью такой энергичный жест, что Пете даже показалось, будто свистнулвоздух.

Хотя зто не произвело на греческих гидов никакоговпечатления и они продолжали стоять вокруг со своими уныло висячими большиминосами и перебирали четки, Василий Петрович крепко взял мальчиков за руки ирешительно двинулся вперед. Гиды пошли тоже, не выпуская семейство Бачей изсвоего кольца. Не обращая на них внимания, Василий Петрович шагал по улицамПирея с такой уверенностью, как будто это был его родной город. Недаром же онпоследние дни, вместо того чтобы наслаждаться морскими видами, все время сиделв каюте над планом Пирея и Афин. Удивленные гиды сделали робкую попыткувтолкнуть семейство Бачей в один из больших дряхлых экипажей, следующих за нимипо пятам, но Павлик так пронзительно закричал на всех гидов: «Пойми вон!» – чтогиды немного отступили, хотя и не выпустили путешественников из заколдованногокруга.

Ни разу не сбившись с дороги, они дошли до вокзала, купилибилеты и на глазах у потрясенных гидов, столпившихся на перроне, уехали вАфины, которые оказались совсем рядом. В Афинах так же решительно и молчаливоони отыскали другой вокзал, откуда незамедлительно и отправились в древнийгород на дачном поезде с открытыми, летними вагончиками.

Взволнованное войной с гидами, одержанной победой иожиданием нового нападения, семейство Бачей первое время почти не обращаловнимания на окружающее. Но когда по ступенчатым улицам Василий Петрович имальчики взобрались на гору, усеянную мраморными обломками, и вдруг увиделиАкрополь, Парфенон, Пропилеи, маленький храм Бескрылой победы, Эрехтейон – всеэти постройки, как бы в беспорядке расставленные на холме и вместе с темпредставляющие одно божественное целое, – они ахнули от изумления, от той ни счем не сравнимой первоначальной красоты, которая потом уже породила тысячиподражаний и пошла гулять по свету, все более и более мельчая и приедаясь.

Как все грандиозные архитектурные сооружения, они сначалапоказались совсем небольшими и изящными на фоне дикого, пустынного неба такойяркости и синевы, что закружилась голова, как от полета в пропасть.

Это было царство мраморных, желтоватых от времени колонн иступеней, рядом с которыми фигуры многочисленных туристов казались совсем маленькими.

О, как долго ждал Василий Петрович минуты, когда онсобственными глазами увидит афинский Акрополь и прикоснется к его древнемумрамору! Это была мечта его жизни. Сколько раз он втайне предвкушал, какподведет своих детей к Парфенону и расскажет им о золотом веке Перикла и егогении великом Фидии! Но действительность оказалась настолько грубее, проще ипоэтому величественнее, что Василий Петрович ничего не был в состоянии сказать,а долго стоял молча, немного сгорбившись под тяжестью красоты, потрясшей его дослез.

Петя же и Павлик, не теряя времени, побежали по скользкойизвестняковой щебенке к Парфенону, удивляясь, что он стоит так близко, а бежатьдо него так далеко. Подсаживая друг друга и пугая ящериц, они взобрались навыветрившиеся ступени и очутились среди дорических колонн, сложенных как бы изколоссальных мраморных жерновов. Все вокруг слепило глаза полуденным блеском.Но зноя не чувствовалось, так как с Архипелага дул крепкий ветер. Далеко внизумерцали черепичные крыши Афин, почти сливающиеся с Пиреем, виднелся порт,множество пароходов, лес корабельных мачт над крышами пакгаузов и на яркомрейде, осыпанном серебряным дождем полуденного солнца, – английский броненосецв шапке зловещего дыма.

С другой стороны, еще дальше внизу, за холмами, синелПеталийский залив, а с третьей, совсем далеко, виднелась полоска еще одногозалива Коринфского, густого, как синька, по-южному пламенного и еще болеедревнего, чем сама Эллада.

Здесь можно было неподвижно простоять до вечера, неиспытывая ни усталости, ни скуки, ничего земного, лишь ощущая невероятнуюкрасоту, созданную человеком.

Однако надо было торопиться. Пароход отходил в пять часов, аВасилий Петрович еще рассчитывал показать мальчикам афинские музеи. И он ихпоказал. Но, конечно, ни мраморные изваяния богов и героев, ни глиняные черепкиза стеклами музейных витрин, ни танагрские статуэтки, ни дивной красоты амфорыи плоские чаши, расписанные по черному фону красными и белыми фигурами, уженичего не могли прибавить к восторгу, вызванному видом Акрополя.

Очутившись опять в Пирее, в узких портовых улицах,по-восточному живописных, но тоже уже ничего не прибавлявших нового к тому, чтона первых порах так поражало в Константинополе, семейство Бачей рискнуло зайтив кофейню выпить по чашке греческого кофе.

Здесь было не так жарко, как на улице, пахло кипящим кофе,анисом, жареной бараниной и еще чем-то пряным, овощным и до такой степенивкусным, что у проголодавшихся мальчиков потекли слюнки. Мысленно прикинув, восколько драхм все это может обойтись, Василий Петрович решил заказать двепорции на троих чего-нибудь по-гречески. Маленькая усатая гречанка, вся вчерном, толстенькая и добрая, вытерла кухонным полотенцем мраморный столик ипоставила рагу из баранины с греческим соусом.

Только теперь семейство Бачей поняло, что можно сделать изнебольшого количества синих баклажан, красных помидоров, зеленого перца,петрушки и настоящего оливкового масла.

Пока они, нацепив на железные вилки кусочки хлеба, начистовытирали с тарелок остатки янтарного соуса, добрая гречанка с грустнойматеринской нежностью гладила Павлика по голове смуглой, как бы закопченнойрукой с печатным афонским колечком и все время говорила по-русски:

– Кусай, мальцик, кусай!