Лишь когда стали спускаться в порт и поехали мимо обжорок,ночлежек, лавочек старьевщиков, мимо вонючих щелей, где в сумрачной тени спалипрямо на земле или играли в карты те страшные люди с землисто-картофельнымилицами и в таких же землистых лохмотьях, которые назывались «босяками», – дух«европейского капитализма» кончился. Впрочем, он кончился ненадолго, так какпочти сейчас же снова предстал в виде серых пакгаузов из рифленого железа,коммерческих агентств, высоких штабелей ящиков и мешков, представлявших целыйгород с улицами и переулками, и, наконец, пароходов разных национальностей икомпаний.

Узнав у карантинного надзирателя, где грузится пароход«Палермо» Ллойда Итальяно, извозчики поехали по мостовой в конец молаПрактической гавани и остановились возле очень большого, хотя и, к великомуразочарованию мальчиков, однотрубного парохода с нарядным итальянским флагом закормой.

Как и следовало ожидать, семья Бачей приехала слишком рано,чуть ли не за полтора часа до третьего гудка.

Еще полным ходом шла погрузка, и стрелы мощных паровыхлебедок вертелись во все стороны, опуская в трюм на цепях стопудовые ящики ицелые гроздья связанных вместе бочек. Пассажиров еще не пускали, да, впрочем,их и не было, кроме кучки палубников – каких-то не то турок, не то персов вчалмах, которые неподвижно и молчаливо сидели на своих пожитках, завернутых вковры.

Вдруг Петя увидел Гаврика, который шел к нему, размахиваяцветущей веткой белой акации. Петя не поверил своим глазам. Неужели Гаврикпришел его проводить? Это было совсем не в его характере.

– Ты чего пришел? – спросил Петя сурово.

– А провожать, – ответил Гаврик и с великолепнымпренебрежением подал Пете ветку акации.

– Ты что, сдурел? – смущенно спросил Петя.

– Не, – ответил Гаврик.

– А что же?

– Я – твой ученик. Ты – мой учитель. А Терентий говорит, чтосвоих учителей надо уважать. Скажешь – нет? – И в глазах Гаврика мелькнулапытливая улыбочка.

– Кроме шуток, – сказал Петя.

– Кроме шуток, – согласился Гаврик и, крепко взяв Петю залокоть, серьезно сказал: – Есть дело. Пройдемся.

И они зашагали вдоль пристани, чуть не наступая на ленивыхпортовых голубей, которые стаями ходили по мостовой, поклевывая кукурузныезерна.

Дойдя до конца, мальчики сели на громадный трехлапый якорь.Гаврик огляделся по сторонам и, убедившись, что поблизости никого нет, сказал,как бы продолжая прерванный разговор:

– Значит, так. Сейчас я тебе дам письмо, ты его спрячешь, акогда вы приедете куда-нибудь за границу, ты на него наклеишь заграничную маркуи бросишь в почтовый ящик. Только, конечно, не в Турции, потому что это однашайка. Лучше всего в Италии, Швейцарии или в самой Франции. Можешь ты это длянас сделать?

Петя с удивлением смотрел на Гаврика, стараясь понять, шутитон или говорит серьезно. Но у Гаврика было такое деловое выражение лица, чтосомневаться не приходилось.

– Конечно, могу, – сказал Петя, пожав плечами.

– А где ты возьмешь деньги на марку? – пытливо спросилГаврик.

– Ну, вот еще! Мы же будем посылать письма тете! Словом, этоне вопрос.

– А то я тебе могу дать русский двугривенный на марку, тыего там поменяешь на ихние деньги.

Петя усмехнулся.

– Ты, брат, не строй из себя барина, – строго сказал Гаврик.– И помни, что это дело… как бы тебе объяснить… – Он хотел сказать:«партийное», но не сказал. Другого же подходящего слова подобрать не смог илишь многозначительно покачал перед Петиным носом пальцем, запачканнымтипографской краской.

– Понимаю, – серьезно кивнул головой Петя.

– Это к тебе личная просьба Терентия, – после некоторогомолчания сказал Гаврик, как бы желая объяснить всю важность поручения. – Понял?

– Понял, – сказал Петя.

Тогда, еще раз осмотревшись по сторонам, Гаврик вынул изкармана письмо, завернутое в газетную бумагу, чтобы не запачкалось.

– Куда же я его спрячу?

– А вот сюда.

Гаврик снял с Петиной головы матросскую шапку и бережнозасунул письмо за подкладку, не застроченную с одной стороны.

Петя уже собирался ругнуть дядю Федю, так небрежно пошившегошапку, но в это время раздался очень густой и очень длинный пароходный гудок,почти на целую минуту заглушивший все разнообразные звуки порта. Когда же онвдруг, как отрезанный, прекратился и как бы улетел через весь город далеко встепь, а затем раздался снова, но уже на этот раз совсем короткий, как точка вконце длинного предложения, Петя увидел, что по трапу на пароход поднимаютсяпассажиры.

Гаврик быстро надел на голову Пети шапку, расправилгеоргиевские ленты, и мальчики побежали назад к пароходу.

– Имей в виду, – торопливо говорил Гаврик на бегу, – еслизасыпешься и тебя будут спрашивать, скажи, что ты его нашел, а лучше всегоуспей мелко порвать и выбросить, хотя в нем ничего особенного не написано. Такчто ты не дрейфь.

– Понимаю, понимаю, – отвечал Петя прыгающим голосом.

– Петя!.. Петька!.. Петечка!.. – в три голоса кричалиВасилий Петрович, Павлик и тетя, выражая разные оттенки ужаса и бегая возлеальпийских мешков и альпийского саквояжа.

– Отвратительный мальчишка! – кипятился отец. – Ты доведешьменя до белого каления!

– Где ты пропадал? Разве так можно? Уже первый гудок, а тебянигде нет… А его, вообразите себе, нет, нигде нет! – взволнованно говорилатетя, обращаясь то к Пете, то к другим пассажирам, которых уже съехалосьдовольно много.

– Мы чуть без тебя не уехали! – вопил Павлик на всюпристань.

Итальянский матрос подхватил их вещи. Они пошли вверх посходне, над таинственной щелью между бортом парохода и причалом, где глубоковнизу сумрачно светилась зеленая вода с прозрачным мешочком маленькой медузы.

Помощник капитана, итальянец, отобрал у Василия Петровичабилеты, а русский пограничный офицер – паспорт, причем Петя совершенно яснозаметил, как он с нескрываемым подозрением осмотрел его матросскую шапку.