В будние дни их джаз-банд репетировал новые композиции на квартире у одного из участников; по выходным же они выступали на вечеринках у знакомых евреев. Сами вечеринки носили полулегальный характер – официальные лица Третьего рейха критиковали американскую музыку в целом и джаз в частности. Но, как ни странно, джаз при этом не был запрещён – он был просто «нежелателен». Несмотря на то что нацисты боролись с еврейскими музыкантами, джазом и авангардными движениями в музыке (вроде додекафонии) цензурирование музыки в Третьем Рейхе не было всеохватным. НСДАП и ее деятели не предлагали конкретных программ по управлению музыкой и контроль за творчеством музыкантов и композиторов оставался довольно децентрализованным и хаотическим.

Даже в случае с джазом, который подвергался персональной критике министром пропаганды Йозефом Геббельсом и президентом Музыкальной палаты Петером Раабе, партии не удалось одержать победу. Любая попытка по ограничению доступа к музыке встречала на своём пути столь сильное общественное сопротивление, что в итоге правительство отступило от своих антиджазовых мер – чтобы не допустить роста недовольства населения.

Для еврейских вечеринок же джаз был желанен ещё и потому, что его пытались запретить и цензурировать нацисты. И Стелла была настоящей звездой этих вечеринок. Группа разучила множество композиций: Stardust, In the Still of the Night, St. Louis Blues, Me and My Shadow, Jeepers Creepers и Toot-toot-Tootsie. Новые пластинки добывались на чёрном рынке; главным продавцом был Ганс Бутнер, торговавший в подвале музыкального магазина Alberti.

Для Стеллы же джаз был важен не только как способ игнорировать политический режим со всеми его устремлениями и пожеланиями. Она надеялась, что джаз спасёт её и вытащит из Германии в настоящую жизнь – конечно же, в Америку. Стелла всерьёз надеялась на то, что у неё получится уехать вместе с Манфредом – она готовилась к этому, налаживала связи с США и усердно учила английский язык. Она понимала, что на деле в «стране джаза» есть не только фильмы с танцующими Фредом Астером и Джинджер Роджерс. Но и находиться в Германии ей больше не хотелось – её еврейское происхождение, которое она ненавидела, постоянно отравляло ей жизнь. К тому же отец Стеллы не выносил джаза – и из-за этого они частенько ссорились.

1939–1940 годы был временем массовых еврейских отъездов – Германию покинуло около 100 тысяч человек. И отец Стеллы, пытаясь уехать, всё время терпел неудачу: забронированные с большим трудом места на пароходе из Лиссабона не удалось использовать, а в Палестину не удалось уехать из-за того, что места на пароходе предлагались только сионистам – Герхард же честно ответил, что сионистом он не является.

Все многочисленные попытки провалились. А потом было уже поздно.

1 сентября 1941 года, спустя 2 года после начала войны, был подписан указ, обязывавший германских евреев носить на одежде нашитую жёлтую звезду Давида; согласно закону её нельзя было закрывать другими предметами одежды. Отказ от звезды Давида грозил серьёзным денежным штрафом или тюремным заключением на срок до шести недель. Закон вступил в силу 19 сентября – теперь каждый еврей был вынужден купить 4 звезды Давида в специально созданном магазине, причем стоили эти унизительные нашивки крайне не дёшево.

Стелла ненавидела эту звезду – она постоянно напоминала об отрицаемом ею самой еврействе. Манфреда же даже как-то остановила полиция и спросила, почему он носит звезду – настолько нееврейской была его внешность.

В октябре Стелла и Манфред поженились – это была тихая и скромная свадьба; вместо медового месяца – поездка к отцу Манфреда в тюрьму, где его держали за попытку купить масла на чёрном рынке.

Вскоре после свадьбы Стелла решила носить жёлтую звезду только на работе – это был ее личный бунт против унижения. Джаз к тому времени уже закончился – Стеллу, как и ещё 20 тысяч берлинских евреев, направили работать на завод и крепить экономическую и военную мощь рейха (и, в случае Стеллы, компании Siemens). Работа была тяжёлой, тупой и изматывающей, рационы питания были низкими – неудивительно, что евреи на заводе старались держаться друг друга и по возможности иногда давать отпор своим мучителям. Но Стелла не стала участвовать в этой борьбе. Ей не нравилось на заводе, но не меньшее отвращение у нее вызывали её соработники. От реальности, впрочем, было не убежать, и Стелла постоянно наблюдала, как знакомых становится всё меньше – из Берлина постоянно депортировали евреев, большая часть которых была уничтожена в Освенциме.

Так прошло почти два года. Затем наступил февраль 1943 года, «фабричная акция» и арест большинства евреев. Стелле и её матери отчасти повезло – они ушли на нелегальное положение и стали «подводными лодками». Мужа Стеллы же отправили в Освенцим – оттуда он не вернулся.

Огромный город, полный людей, для которых ты, в лучшем случае, нежелательное лицо, а в худшем – враг. Город, в котором тебя разыскивают – и если найдут, то жди беды. Неизвестно, что было бы со Стеллой, если бы не удачный случай. В конце весны 1943 года она встретилась в очереди в магазин с её поклонником ещё со времен художественной школы Гюнтером Роговым, защитником обездоленных и спасителем потерянных.

На самом деле его звали по-другому – Самсон (или просто Сёма) Шёнхауз. Его родители приехали в Берлин из Минска в 1920 году; отец Самсона служил в Красной Армии, но дезертировал. Сам Самсон родился спустя два года. В середине 1920-х семья переехала в Палестину, но уже год спустя вернулась в Берлин. Самсон учился в художественной школе, а в 1941 году его отправили работать на завод. Летом 1942 году семью Шёнхауз должны были отправить в концлагерь Майданек, но Самсону удалось сбежать и остаться в подполье.

Тогда он занялся тем, что стал подделывать документы, – и делал это мастерски. Большая часть еврейского подполья Берлина ходила с фальшивыми паспортами, изготовленными Самсоном. А параллельно даже подрабатывал в Берлинской опере статистом.

Самсон (или, как он стал звать себя в подполье, Гюнтер) помог и Стелле, надеясь, что сможет её уберечь от гестапо. Но ей не повезло. В начале июля Стелла сидела в кафе на Миттельштрассе – она идёт параллельно Унтер-ден-Линден. Вдруг внутрь зашла Инге Люстиг, знакомая Стеллы из прошлой жизни. Она узнала Стеллу и помахала ей рукой; та ответила. Инге тут же вышла из заведения, а вместо неё зашли гестаповцы. Инге работала на них «ловцом» – искала в Берлине прячущихся евреев и сдавала их властям.

Гестаповцев интересовала не столько сама Стелла, сколько Гюнтер, который к тому времени стал самым разыскиваемым подпольщиком и подделывателем документов. На документах Стеллы был обнаружен почерк Рогова. В здании гестапо на Бургштрассе Стеллу начали страшно пытать; спустя годы она так рассказывала о том, что с ней происходило:

«Они так били меня по голеням, что едва не сломали их; они старались бить по одному и тому же месту по спине. У меня шла кровь изо рта, ушей и носа, и я не могла есть несколько дней. Они хотели задушить меня. Трижды они снимали предохранитель с пистолета и приставляли его к моему виску. Полностью разбитая, я лежала без сознания на полу. А они продолжали бить меня ногами».