Вроде там, где они с Ильей ходили, лежат цементные плиты. Хотя в одном месте, кажется, галька насыпана. Проблема в другом: каким слоем насыпана? Если хотя бы полметра толщиной, что угодно можно зарыть, хоть труп человека!

Необходимо срочно проконсультироваться с Марфой! Выдрав листок из тетрадки, он с бешеной скоростью настрочил: «Марфа, ты не помнишь, из чего сделан

пол в вашем подвале?» Нет, так нельзя! Вдруг кто-нибудь перехватит, прочтет и, разумеется, озадачится, с чего Ахлябина взволновал подвал Марфиного дома. Да там уже к вечеру весь класс соберется! Следует писать иносказательно. Чтобы непосвященный вообще ничего не понял.

Ахлябин взялся за сочинение нового текста. Каждое слово рождалось в муках. Конечный результат выглядел следующим образом: «Марфа, ты помнишь, что мы обсуждали в предыдущие дни? Это меня не на шутку тревожит. Особенно то, на чем это зиждется. Тверда ли земля под ногами? Или способна сокрыть некий предмет? Мне она показалась твердыней, но, может статься, я ошибаюсь».

Влияние звучащего в классе Державина явно сказалось на высокопарном слоге записки. Тем не менее автор остался доволен. Главная цель достигнута: непосвященный вообще в текст «не въедет».

Впрочем, как вскоре выяснилось, и посвященный тоже. Марфа прочла послание, покрутила пальцем возле виска и прислала ответ: «Еси о чем ты глаголешь, Ахлябин? Какая еще твердыня? У тебя с башкой все в порядке или ты как раз ею о пресловутую твердыню и стукнулся?»

«Вот черт, переконспирировался! — с досадой подумал Клим. — Хотя могла бы и понять. Ничего особенно сложного. Странный народ эти девчонки. Обязательно им все скажи своими словами!»

Он решил выразиться доступнее, но конспирацию это не отменяло, и Ахлябин замаскировал свой вопрос под стихотворное послание:

Туда ты входишь, дверь открыв,

По лестнице спускаешься,

Там тьма, и пол, и потолок

Надолго простираются.

Ступает там моя нога

И в плитку упирается,

Шажок, другой, и вот вопрос:

«Там гравий начинается?»

Перечитав, Клим остался чрезвычайно доволен собой. Если еще немного потренироваться, начнет выходить, пожалуй, не хуже, чем у Державина. И уж наверняка актуальнее: Гаврила Романович — то жил давно, а он, Клим, вполне, оказывается, в силах поднять проблемы современности. Может, потом его даже в школьную программу введут. И тогда Ирина Константиновна станет рассказывать последующим поколениям, что Клим Ахлябин учился в их школе и получал по литературе сплошные пятерки. Тут она несколько покривит душой, на самом — то деле ставит ему в основном четверки. Но разве она найдет в себе силы признаться: гений, и на четверки учился. Непедагогично.

Пока он об этом думал, пришел ответ: «Нет, Ахлябин, теперь я убеждена: ты окончательно съехал. Умоляю: возьми мозги в руки и напиши, наконец, нормальным, человеческим языком, что тебе приспичило у меня узнать».

Ахлябин рассердился: стараешься тут, стараешься, а они с Лизкой не дают себе труда немного мозги напрячь. Хотите ясности — получайте!

И он написал:

«Мне приспичило узнать:

1. Что есть пол?

2. Из чего вышеозначенный состоит?»

Немного подумав, он для пущей ясности приписал:

«Там. Сама знаешь где».

Старался он зря. Непрофильная его активность уже некоторое время привлекала внимание Ирины Константиновны. Человеком она вообще — то была либеральным, однако придерживалась мнения, что всему есть предел. Ладно еще, одна записка. Куда ни шло — вторая. Но на третьей ее терпение лопнуло.

— Соколова, — свела литераторша к переносице густые черные брови, — не поделишься ли со мной тем, что тебе там передали?

Марфа вспыхнула.

— Ирина Константиновна, это сугубо личное.

— Личное, как мы договаривались в начале года, у вас может быть только после уроков.

— Ирина Константиновна, лучше я это сейчас порву.

— А мне кажется, лучше бы ты положила ее мне на стол, — не собиралась уступать Ирина Константиновна. — После урока заберешь.

Марфа резко вскочила.

— Да пожалуйста, если вам интересно, читайте!

И, демонстративно развернув ахлябинское послание, она швырнула его на учительский стол.

Ирина Константиновна невольно опустила глаза, хотя совершенно не собиралась читать записку Клима. Глаза ее немедленно округлились.

— Вот уж такого, Ахлябин, я от тебя совершенно не ожидала, — в замешательстве пробормотала она. — Сейчас ведь глубокая осень, а не весна.

— Ирина Константиновна, при чем тут времена года? — удивился Клим.

— Да вы нам прочитайте, чего уж там… — заорал Колька Смирнов. — Тем более Соколова разрешила!

— Разрешила, но не тебе! — И, развернувшись, Марфа обрушила на смирновскую голову хрестоматию по литературе.

— Соколова! Пересядь, будь любезна, на последнюю парту в третьем ряду! — прикрикнула учительница. — А ты, Смирнов, марш к доске. Прочтешь нам сейчас стихотворение «Памятник».

— Почему это я? — запротестовал тот. — Ахлябин к Соколовой клеится, а я отвечай. Да?

— Я не клеюсь, — залился краской Ахлябин, — а по деловому вопросу.

— Знаем, какие у тебя деловые вопросы, — загоготал Смирнов.

Класс разразился хохотом, а Марфа, проходя мимо, умудрилась еще раз хлопнуть Кольку по белобрысой, коротко стриженной голове. Ситуация выходила из — под контроля. Ирина Константиновна громко постучала указкой по столу.

— Дискуссия завершена! Смирнов, поднимайся и отвечай! Можешь с места.

Колька поднялся со стула и пожал плечами. «Вот самодурша эта училка, — подумал он. — Задает Державина, а читай ей, видите ли, Пушкина, которого в прошлом году проходили». Ну так это даже лучше. «Памятник» Пушкина он еще худо — бедно помнил, так как учил. Глядишь, вовремя остановят, пока не сбился. С Державиным было бы хуже. К нему Колька даже не притронулся. Всю субботу и воскресенье на роликах прокатался. И он уверенно начал:

Я памятник себе воздвиг нерукотворный…

По восьмому «А» прошелестели ехидные смешки.

— Ты что это мне, Смирнов, читаешь? — пристально поглядела на него Ирина Константиновна.

— «Памятник», естественно, — недоуменно откликнулся тот.

— Чей «Памятник»? — с ледяным сарказмом осведомилась учительница.

— Ну не мой же, естественно. Там просто так написано: «Я памятник себе…» Но это памятник как бы Пушкин себе воздвиг своей бессмертной поэзией. Так в учебнике написано.

— А кого мы сейчас проходим? — В новом вопросе учительницы явно крылся подвох, однако куда она гнет, для Смирнова оставалось великой тайной.