южногерманские армии, и сделал это с достоинством (хотя после войны отказался от денежного гранта на основании того, что не имел реальной ответственности). Имели место столкновения между ним и Бисмарком относительно способов ведения войны и метода возрождения империи. В последнем ему принадлежала главная роль, особенно в преодолении сопротивления отца, который утверждал, что получить титул германского императора, все равно что майору приказать называть его исполняющим обязанности подполковника. Тем не менее кронпринц имел сомнения относительно избранных средств и записал в своем дневнике: «Бисмарк сделал нас великими и могучими, но лишил нас друзей, симпатий мира и чистой совести». «Я до сих пор придерживаюсь убеждения, что Германия может прибегать к моральным завоеваниям, не кровью и мечом, а демонстрацией величия своего дела». Он описывал имперскую конституцию как «искусно придуманный хаос». Так же как его родственник, великий герцог Баденский, он был против аннексии франкоговорящих территорий.

Кронпринцесса негодовала из-за того, что Англия не оказала Пруссии надлежащей поддержки, и поссорилась с братом, который не делал тайны из своей симпатии Франции. Она занималась организацией больниц, но не нашла общего языка с медицинским начальством и потому не получила должного признания. Когда она, по слухам, пыталась задержать вход победоносных войск в Берлин, Бисмарк сказал, что, поскольку брак и королевство вместе – абсурд и поскольку Германии необходимо королевство, браку придется уступить. Только на практике он все же не попытался довести дело до разрушения брака, хотя отношения между ним и кронпринцессой оставались непримиримыми. Кронпринц и принцесса разделяли взгляды прогрессивной партии, и Бисмарка преследовал страх, что, если старый император (которому было уже около семидесяти) умрет, они выберут канцлера из прогрессистов. Он старался не допустить такого развития событий, всячески ограждая кронпринца от приобретения влияния, и использовал все средства, чтобы сделать его непопулярным. Кронпринцесса, по утверждению ее матери, в религии придерживалась взглядов Ренана и, должно быть, симпатизировала Kulturkampf, но этого было недостаточно, чтобы зарыть топор войны. Ее письма матери были полны разочарованных тирад, касающихся системы, жалоб на интриги и обвинений в адрес ее и супруга. В 1881 году она писала: «Интересно, почему Бисмарк не скажет прямо: „Пока я жив, конституция и корона будут оставаться в подвешенном состоянии“, потому что именно таково состоянии дел», что было бы правдой, только если бы конституция имела форму, которую принцесса желала ей придать. Реальная ситуация отражалась в двух следующих фразах: «Мне не нравится такое положение вещей, но большинство пруссаков и консерваторов оно устраивает» и «наша богатая буржуазия труслива». Кронпринцесса и ее супруг неизбежно оказались в затруднительном положении, типичном для оппозиционных лидеров в процветающие времена: им оставалось только надеяться, что все пойдет не так.

Тем не менее во время беспорядков, приведших к Берлинскому конгрессу, они были горячими сторонниками политики Бисмарка, и кронпринц еще раз помог канцлеру убедить отца. На этот раз речь шла о подписании австрийского договора. В 1877 году даже имел место странный эпизод, когда кронпринцесса присоединилась к политике Бисмарка, подталкивая Англию к захвату Египта и тем самым вовлекая ее в неприятности с Россией и Францией. Это был хороший пример любимой техники Бисмарка – обеспечить, чтобы любая держава, пытающаяся двинуться в любом направлении, была встречена сильной коалицией трех сторон, тем самым спасая Германию от оказания сопротивления своими силами. Третьи стороны, однако, не всегда желали добровольно идти в ловушку, и это было одно их исключений. Королева Виктория резко ответила, что «не в наших обычаях аннексировать страны (в отличие от некоторых), если мы не обязаны и не вынуждены так поступить». А Дизраэли заявил, что, «если королева Англии желает взять на себя управление Египтом, ее величеству не нужны предложения или разрешения князя Бисмарка». Результат этой попытки кронпринцессы послужить целям канцлера едва ли мог подружить этих двоих, и больше кронпринцесса подобных экспериментов не повторяла.

Ее взгляды на Россию оставались резкими.

«Чем больше я слышу и чем больше проходит времени, тем больше я сожалею, что английский флот и войска не в Константинополе».

«Я верю, что в министерстве иностранных дел хватит энергии и решительности, чтобы сделать правильный шаг, а не ждать и сомневаться, поскольку через две недели будет уже слишком поздно. Русские войдут в Константинополь при первой возможности…[Их интересы] являются чисто эгоистичными, а не гуманными и цивилизованными, они не стремятся к чести и славе, свободе и прогрессу».

Тон, в строгом смысле слова, знакомый.

«Нельзя терять ни минуты, или вся наша вековая политика, наша честь, как великой европейской державы, получит сокрушительный удар».

«О, будь королева мужчиной, она бы пожелала лично отправиться в бой и разгромить этих русских, слову которых верить нельзя».

Такова мать. Ей эхом вторил сын.

«Эти ленивые лживые русские… нарушают клятву, а потом изобретают разные небылицы, чтобы их не разоблачили».

«Я ненавижу славян. Знаю, ненависть – грех, мы не должны никого ненавидеть, но я ничего не могу с собой поделать».

Некоторые размышления Бисмарка являются поучительным комментарием: «Симпатии и антипатии в отношении иностранных держав и личностей, как свои, так и других людей, я не могу оправдать перед своим чувством долга, которое испытываю, служа моей стране на дипломатическом поприще. В этом уже есть зародыш неверности правителю или стране, которой служишь. В особенности когда кто-то начинает устанавливать текущие дипломатические связи и поддержание дружеских отношений в мирное время в соответствии с такими соображениями, он, в моем понимании, перестает проводить политику и начинает действовать по личному капризу. По моему мнению, даже король не имеет права подчинять интересы страны личным чувствам любви или ненависти по отношению к чужеземцу».

Глава 4

Ранние годы

Принц Фридрих Вильгельм Альбрехт фон Гогенцоллерн родился в королевском дворце на Унтер-ден-Линден, в Берлине, 27 января 1859 года. В этот же день, только 103 годами раньше, родился другой мятежный дух: Моцарт, однако сумел бежать в мир музыки и там найти себя. Сто двадцать восемь предков принца к седьмому поколению на практике состояли только из восьмидесяти отдельных индивидов, что означает большое количество смешанных браков.

Из этих восьмидесяти семьдесят шесть человек, судя по всему, имели родным языком немецкий. Еще был один швед, один поляк, один русский, а одна литовская крестьянка в конце концов стала русской царицей. В 1859 году Марксу был сорок один год, Клемансо восемнадцать, Фошу восемь, Вудро Вильсону и Фрейду три. Бергсон родился в том же году, когда увидело свет «Происхождение видов». Ллойд Джордж родился только через четыре года, Георг V – через шесть лет, а Ленин – через одиннадцать. С некоторыми из перечисленных лиц принц Гогенцоллерн был связан теснее, чем с другими.

Карьере Вильгельма предшествовал жест, не