посадить его на цепь суверенитета народа». Также он отметил, что «только солдаты могут помочь против демократов». Но во время революции он заставил офицеров чувствовать себя «мокрыми пуделями», торжественно объявив о непоколебимой вере в своих «преданных берлинцев». Свой набор принципов он выболтал в минуту несдержанности одному из членов парламентской делегации, заявив, что Фридрих Великий, возможно, принял бы их предложение, но сам он недостаточно великий правитель. Тем не менее средний курс между демократами и солдатами, которым он старался следовать, и вызывавший только нарекания то одной, то другой стороны, имел некоторый эффект: благодаря скорее упущениям, чем решениям он спас страну от немедленной гражданской войны.

С тех пор он был похож «на человека, провалившегося на экзамене», и в 1857 году его разум наконец не выдержал напряжения. Его брат Вильгельм, ставший регентом и принявший корону в 1861 году, имел более простой характер. Он рассказывал, как на пиршестве у царя после Лейпцигского сражения 1814 года, будучи шестнадцатилетним юношей, отказался попробовать лобстера, поскольку никогда не видел их раньше и не знал, как их едят. Даже когда он стал королем, в его хозяйстве не было подставок для яиц – вместо них использовали стаканчики для ликера. В конце каждой трапезы он брал карандаш и отмечал на бутылке количество оставшегося вина. В берлинском дворце до конца его жизни не было ванны, и, если вдруг у него возникало желание «помокнуть», соответствующую емкость доставляли из ближайшего отеля. Если Вильгельм I ехал поездом, он использовал маленький одноместный вагон, в полдень останавливался и ел в станционном ресторане. Для своей челяди он устанавливал норму потребления на душу человека. Его главным интересом была армия, а отдыхом и средством расслабиться – музыка (мюзик-холл). К этому средству он прибегал почти каждый вечер. Он посетил первое полное представление «Кольца» в Байройте, но ушел в середине, поскольку ему надо было участвовать в маневрах. Однажды его управляющему срочно понадобилось увидеть императора сразу после ужина. Камердинер предложил ему подождать, пока тот переодевает штаны. Когда управляющий позволил себе удивиться тому, что подобное действие выполняется в такое время, камердинер заметил: «Неужели вы думаете, что он пойдет в театр в своих новых парадных штанах? Наш старый джентльмен не настолько экстравагантен». Если Фридрих Вильгельм был учеником Гумбольдта и Нибура и дружил с Ранке, говорят, что Вильгельм никогда не слышал о Моммзене. Однако он встречал Талейрана.

Одно время его называли Картечным принцем. Он утверждал, что, когда войска выйдут на улицы, чтобы разобраться с политическими бунтовщиками, они должны использовать оружие и доказать массам бесполезность сопротивления военным. В результате он стал крайне непопулярным, и в 1848 году его даже пришлось тайно вывозить из Берлина, дабы спасти от ярости толпы. Тогда он провел несколько дней в убежище на острове недалеко от Потсдама. Этот опыт он помнил всю жизнь. Вильгельм, как мог, замаскировался с помощью своего маленького сына, отрезав бороду. Из соображений безопасности его отправили в Лондон с надуманной миссией. Там ему уделили большое внимание Виктория и Альберт, который пытался, впрочем тщетно, расширить кругозор немецкого гостя. Вернувшись, он повел два прусских армейских корпуса на подавление демократии в Бадене. Жертв было много.

В юности Вильгельм I был влюблен в княжну Элизу Радзивилл. Но ее семья, согласно придворному протоколу, располагалась недостаточно высоко на социальной лестнице. По словам внука Вильгельма, он остался верен категорическому императиву долга Гогенцоллернов и отказался от своей первой любви. Вместо нее он женился на Августе Саксен-Веймарской, маленькой энергичной брюнетке, внучке царя Павла I. Еще девочкой при дворе отца она прониклась просветительским влиянием Гёте. Ее отец всегда находился под каблуком супруги, и она была уверена, что в ее семье будет то же самое. Она потерпела неудачу. Сначала ей пришлось приспосабливаться к мужским традициям прусского двора. Но более всего после 1862 года ей препятствовал Бисмарк. Его влияние на Вильгельма I было настолько велико, что не оставляло места для ее либерализирующего воздействия. Она и канцлер стали личными врагами. Утверждают, что даже в 1880-х годах канцлер не позволял ей волновать императора, внушая ему свои взгляды. Одну из бесед она в ярости закончила словами: «Наш самый милостивый канцлер сегодня очень немилостив». В 1868 году о ней писала родственница: «Королева может выносить усталость, волнение и грубое обращение больше, чем любой человек, которого я знаю. У нее больше физических сил и скрытых резервов, чем у кого бы то ни было. Она доводит до изнеможения всех членов своей свиты, мужчин и женщин. Она никогда не сидит в помещении четырнадцать или пятнадцать часов подряд – она никогда не прекращает разговоров, громких и долгих, на волнующие ее темы с дюжиной разных людей. Она ходит, ест, одевается и пишет в ужасной спешке; у нее каждый день вечеринки, она никогда не остается одна. Она никогда не берет книгу или бумагу, потому что у нее никогда нет времени. Она читает газеты вслух за завтраком, наносит бесчисленные визиты, непрерывно дает аудиенции. На самом деле от одной только мысли о том, чем она занимается весь день, у меня кружится голова. И, занимаясь всем этим, она не прекращает жаловаться на здоровье…Но такое существование – сущее проклятье. Оно уничтожило мир, сделало ее возбужденной и раздраженной. Будучи вспыльчивой по природе, она доходит до такого состояния, что страдают все, кто ее окружает, а она все равно недовольна. Но с глазу на глаз она совсем другая – добрая, спокойная, понимающая, и находиться с ней – одно удовольствие».

Другие дедушка и бабушка кайзера не требуют столь подробного представления. Известно, что королева Виктория была в высшей степени эмоциональна, всегда к чему-то или к кому-то стремилась. Ее первой привязанностью был Мельбурн, апофеоз отстраненности; второй – Альберт, апофеоз вовлеченности. Последний имел самое длительное влияние на ее характер. Удивительно, но в подобных обстоятельствах она редко позволяла себе забыть о здравом смысле. «Мнение королевы, – утверждал лорд Кларендон, – всегда стоит выслушать, даже если ты с ним не согласен». Она не обладала большим умом, не была интеллектуалкой и не отличалась благочестием, но под влиянием принца-консорта искренне старалась развить интеллектуальный и художественный вкус. «Ты настоящая дочь своего возлюбленного отца, – как-то сказала она старшей дочери. – Ты настолько умна и так любишь философские книги, что намного опередила меня, и определенно унаследовала эти качества не от меня. Скажу честно, один вид профессора или другого ученого мужа тревожит меня и совершенно не доставляет удовольствия». Чувство юмора Виктории, как и было свойственно ее веку, было грубоватым. Она оглушительно смеялась, когда