не доставлять письмо. Бисмарк давно обнаружил, что безапелляционный тон весьма эффективен в общении с лордом Джоном Расселом, и его помощники сделали вывод, что он приемлем в общении со всеми министрами иностранных дел. Когда лорд Роузбери в 1886 году занял пост, ему пришлось прозрачно намекнуть германскому послу, что необходимо сменить тон общения, который отдает угрозой. В общем, несмотря на подобные любезности и не только, германская колониальная империя была создана (в последующие годы прибавления к ней были весьма незначительными), причем без кризиса в отношениях с Англией. За это Бисмарку следовало благодарить своего bete noire (предмет особой ненависти) Гладстона. Либеральное правительство не интересовалось колониями и не желало нарываться на ссоры. Германский суверенитет в Юго-Западной Африке был признан в 1884 году, а в 1885 году было заключено соглашение, по которому Германия получила Тоголенд, Камерун, часть Новой Гвинеи, Соломоновы и Маршалловы острова и неопределенную долю Танганьики. Северная часть Восточной Африки перешла к Британии, так же как остров Занзибар, хотя Германия сохранила права на часть последнего.

Интерес Бисмарка к колониям исчез так же быстро, как возник, ив 1889 году он объявил, что «в целом не настроен на колонии». Возрождение национализма во Франции опять сделало шансы на примирение слабыми, и перед лицом французской угрозы важность сотрудничества с Англией снова повысилась. Герберт Бисмарк писал германскому послу в Лондоне, что «дружба с Солсбери теперь для нас важнее, чем вся Восточная Африка. Мой отец придерживается того же мнения». Это не помешало его отцу предъявить претензии на части Восточной Африки, когда они были неудобны, но он отказался поддержать грандиозные планы исследователей, таких как Эмин-паша.

Таким образом, Германия получила колонии, площадь которых была в четыре раза больше ее собственной территории. Некоторые из них, в первую очередь Юго-Западная Африка, могли принять белое население. Только это были засушливые регионы без какой-либо инфраструктуры. Будь они более развитыми, их бы давно прибрал к рукам кто-нибудь другой. В целом они оказались большим разочарованием. Там поселилось совсем немного людей, импорт оказался крайне скудным, а расходы требовались огромные. К 1914 году во всех колониях, вместе взятых, жило менее 25 000 немцев, включая вооруженные силы. В достаточном количестве, чтобы удовлетворить потребности Германии, там были найдены только конопля и фосфаты (хотя к 1914 году там производилась пятая часть резины и какао). Правда, все это можно было получить дешево и со значительно меньшими усилиями и затратами с территорий, не находившихся во владении Германии. Надо сказать, что до 1906 года колониями плохо управляли, но это не было корнем проблемы. В колониальных делах немцы стали жертвами ошибочного мышления, но не все ошибки были только их. Сейчас мы уже можем видеть, каким относительно мимолетным должен был быть (по природе вещей) европейский колониальный эпизод. Правда, нет смысла отрицать, что Британия, благодаря своей удачливости и предприимчивости, а также большим усилиям и расходам, нашла в своих колониях полезные рынки и источники дешевых ресурсов в таком масштабе, о каком Германия могла только мечтать. Вместе с тем немцы упорно недооценивали важность капвложений для развития заморской торговли и переоценивали важность владения территориями. Если бы они вложили за моря такую же долю национального дохода, как британцы, то, безусловно, получили бы те же преимущества, хотя последующее уменьшение домашних инвестиций могло снизить их конкурентоспособность.

Когда германские колонии не оправдали ожиданий немцев, крах иллюзий вызвал подозрение, что Германия снова начала слишком поздно. Тогда немцы начали задаваться вопросом, почему процесс раздела мира должен быть остановлен в момент наиболее благоприятный для других, а не для них. Нужна была большая способность проникновения в суть вещей, чем люди тогда имели, чтобы дать ответ: процесс никогда не остановится, потому что история не терпит остановок, так же как природа – пустоты. Только провидец в те дни мог видеть, что, хотя ход событий должен был в конце концов ослабить Британию, выгоду из этого не извлечет ни одно государство Европы.

Глава 3

Семья

«Если бы я и мои братья родились сыновьями мелкого чиновника, – говорил прусский король Фридрих Вильгельм IV (родился в 1795 году, взошел на трон в 1840 году), – я бы стал архитектором, Вильгельм – сержант-майором, Карл отправился бы в тюрьму, а Альбрехт был бы бездельником». Король довольно точно описал своих братьев, но собственные таланты он явно недооценил. Многочисленные замки и церкви в стиле Средневековья или раннего Ренессанса свидетельствуют о его тяге к строительству, а бесчисленные альбомы – о таланте рисовальщика. Но он также унаследовал от матери, грациозной и деятельной королевы Луизы, очаровательные манеры и грамотную речь. Трейчке утверждал, что он был счастлив, только высказавшись. «Я не могу уснуть, пока не выговорюсь». Это был Гогенцоллерн, который умел шутить и мог покорить слушателей своим умом и красноречием. Это же был Гогенцоллерн, который не мог толком сидеть на лошади и главной военной заслугой которого стал дизайн шлема. Он проявлял заинтересованность к установлению к созданию протестантской епархии в Иерусалиме. К сожалению, его таланты не сопровождались стабильным характером и сдержанностью. Изобилие восклицаний и подчеркиваний в его письмах указывают на изменчивый и восторженный темперамент. Этот возбужденный, склонный к самоанализу, романтичный человек использовал мир идей для ухода от забот обычных людей. «Король, – говорил один из его друзей, – умел разглядеть практическую сторону проблемы, и по этой самой причине презирал ее». Он всегда пребывал под властью впечатлений момента, но вместе с тем не позволял этим впечатлениям влиять на его фундаментальные взгляды. Это вело не только к нерешительности, но и к обвинениям в предательстве.

В душе добрый человек, он хотел заботиться о своих подданных и начал правление с серии уступок. Но юношеский опыт Наполеоновских войн вселил в него страх перед всем, что даже отдаленно связано с Французской революцией. Это привело к взглядам на монархию и Германию, которые не соответствовали фактам текущего момента. Как ему однажды сказал принц-консорт, король ожидал, что его нация «сохранит медленное постепенное развитие, словно все еще находится в Средних веках». Идея стать конституционным монархом казалась ему близкой к богохульству. В 1847 году Фридрих Вильгельм сказал, что «никогда не позволит исписанному клочку бумаги встать между целями Всемогущего Господа и этой страной, править ею с помощью параграфов и заменить ими древнюю священную преданность». Когда в 1849 году франкфуртский парламент предложил ему германскую императорскую корону, король ответил, что не может принять из рук революционеров власть, основанную на божественных правах. В 1850 году, когда ситуация была спокойной, он сказал, что либералы «хотели надеть собачий ошейник на шею прусского короля и