в знании языка и методов ведения бизнеса. Они готовы жить проще, чем англичане, работать за меньшую плату, отказывать себе в развлечениях…Они стараются добиться лучших результатов, внимания к мелочам и более восприимчивы к новым возможностям, которые дает научный прогресс».

Таким образом, причины прогресса Германии оказались сравнительно невинными. Официальный отчет, опубликованный в 1888 году, оценил степень этого прогресса: «Германия за последние годы не получила на общих рынках выгод за счет английской торговли. Ее выгоды особые и имеют определенную направленность. Наше превосходство остается, по сути, таким же, как десять лет назад». Могли ли подобные официальные заверения успокоить недовольных, шумно требовавших защиты, сказать трудно. Но в этот момент торговля восстановилась, и, когда экспансия снова стала ощутимой, предположения, что Германия ворует у Британии средства к существованию, больше не находили слушателей. Главным наследием стало существенное улучшение коммерческих служб британского правительства, а также прочно обосновавшиеся в обеих странах чувства подозрительности и непонимания. Немцам нравилось думать, что их несправедливо оклеветали, и они всячески подчеркивали тот факт, что обязательный ярлык «сделано в Германии» является рекомендацией, а не выжженным клеймом. В Британии многие круги считали, что без огня нет дыма.

Когда несколькими годами позже генерал Каприви обсуждал вопрос торгового соревнования, он сказал, что растущая нужда в импорте поставила Германию перед выбором между экспортом товаров и экспортом людей. В 1889–1814 годах шесть миллионов человек, больше, чем все население средневековой Германии, покинули страну. Из них 800 000 уехали в первое десятилетие после объединения, в 1871–1881 годах. Большинство уезжало в развитые страны, такие как США и Бразилия, и, значит, оказались навсегда потерянными для отечества. Такая утрата людских ресурсов обеспокоила и патриотов, и генералов. Надо было найти места, куда можно отправить и людей, и товары, основав колонии. Пока Британия брала под контроль разные части Америки, Африки, Азии и Австралии – в припадке безумия, внимание немцев было занято другим, и разные возможности представлялись и были отвергнуты. В 1842 году Мексика предложила продать Калифорнию Фридриху Вильгельму IV, а двумя годами позже немецкая компания отправила отряд из семи тысяч поселенцев в Техас, тогда еще бывший независимым. Но мексиканское предложение было отвергнуто, и в 1845 году Техас был аннексирован Союзом. В 1833–1871 годах разные германские торговцы создавали фактории в Юго-Западной Африке, Занзибаре, Либерии, Габоне, Камеруне, Самоа и Новой Британии, но ни одна из них не получила официальной защиты, и нигде не собралось существенное количество поселенцев. В документе 1841 года сказано, что колонии – лучшее средство для развития производства, импортной и экспортной торговли и уважаемого флота. Но всем амбициям, заключенным в этой фразе, препятствовал тот факт, что поселенцы из Европы предпочитали умеренный климат, а во всех странах с таким климатом уже было законное правительство. «Бесхозными» остались только глухие тропические регионы, требовавшие огромных капвложений. Трейчке писал: «Итогом нашей следующей успешной войны должно стать приобретение колоний». Он, по крайней мере, не отворачивался от фактов.

Большинство немцев, которые обдумывали этот вопрос, считали колонии символом статуса. Поскольку страны, имеющие колонии, богаты, значит, колонии приносят богатство. Бисмарк, бывший не только реалистом, но и не желавший настраивать против себя соседей, не поддерживал идею приобретения заморских территорий, хотя и одобрял попытки немецких купцов там обосноваться. В 1871 году он отверг предложение отдать немцам Кохинхину вместо Лотарингии. В 1876 году он отказался от создания колонии в Южной Африке. В 1880 году он оставил без внимания план колонизации Новой Гвинеи. В 1881 году заявил, что, пока он остается канцлером Германии, его страна не будет заниматься колонизаторской деятельностью. В 1882 году он объявил, что политическая ситуация не позволяет правительству принимать участие в работе колониального общества. А в 1884 году объявил об установлении германского суверенитета над пятью колониальными регионами – подряд.

Предлагалось много причин столь внезапного volte-face (крутого поворота). Доктор Тейлор приписал его желанию сблизиться с французским консервативным кабинетом Ферри. Подобная демонстрация должна была вызвать антагонизм Англии. Возможно, это было средство получения уступок в других местах. (В 1882 году британцы оккупировали Египет, хотя по международным законам их право на это действо представлялось весьма сомнительным.) Герберт Бисмарк впоследствии сказал, что политика была удобно адаптирована к возможности вступить в конфликт с Британией в любой момент, в случае если кронпринц, взойдя на трон, попытается воплотить в жизнь свое намерение работать в тесном контакте с этой страной. Американский историк Германской колониальной империи считает, что она представляла собой использование первой удобной политической возможности провести политику, которой Бисмарк всегда симпатизировал больше, чем говорил, и которую изменение его отношения к тарифам сделало более естественной деятельностью правительства. Она определенно была уступкой правому крылу, которая должна была облегчить сложную задачу обращения с рейхстагом. Даже император был доволен и сказал, что теперь может смело смотреть в лицо статуе Великого Выборщика, переходя длинный мост в Берлине. Но Бисмарк редко делал что-то исключительно по единственной причине, и этот эпизод едва ли явился исключением из правила. Благодаря долгой практике, пожертвовав множеством самых разных соображений, он обрел такую острую способность оценивать ситуации, что мог манипулировать любым событием, чтобы заставить его работать на свои цели, по крайней мере временно. Это и принесло ему историческую известность.

Англо-германские обсуждения колониального вопроса были довольно острыми. Когда германский посол в Лондоне впервые попросил лорда Гранвиля, министра иностранных дела кабинета Гладстона, признать германский протекторат над Юго-Западной Африкой, добавив, что Гельголанд тоже может быть отдан, Гранвиль ответил, что британское правительство (недооценившее значение юго-запада Африки и потому поставившее себя в слабое положение) не намерено признавать протекторат. Что касается Гельголанда, Гранвиль предположил, что передача Гибралтара улучшит британские отношения с Испанией. Не станут ли люди подозревать, что, если Британия заключит такую сделку, она на самом деле хочет купить помощь Германии в другом деле? (Гордон в это время был осажден в Хартуме.) Хотя посол с возмущением отверг эту идею, не могло быть сомнений, что именно это Бисмарк и имел в виду. Когда Лондон намекнул правительству Австралии, что немцы в Тихом океане будут не слишком близко и потому не станут опасными соседями, австралийцы ответили, что предпочитают вообще не иметь соседей. Реакция немецкой прессы была достаточно быстрой. «Если Джон Буль думает, что сумеет блокировать колониальную политику Германии всяческой забавной чепухой, он зря теряет время. Германия намерена удержать все, что имеет, и обязательно отплатит ему той же монетой». В другой раз немцы опубликовали книгу о колониальной политике, содержащую письмо, поставившее британский кабинет в крайне неловкое положение: при этом была пропущена телеграмма, предписывающая послу