— Я же ничего плохого не делала, — девчонка всхлипнула.

Боялась шибко, но до конца в такой поворот своей злой судьбы она пока не верила.

Раньше Неждана думала, что нет ничего хуже, чем сиротой остаться, да знать, что матушка родная тебя не любила. Не помнить ее совсем, а такое знать. Потом решила, что с Сорокой, — все ж похуже будет. Утешала себя, что — не навсегда те беды. Надо потерпеть еще немножечко, а потом Нежданка вырастет. Как дедусь помрет, сбежит со двора — хоть к дядьке Ерохе, хоть еще куда. А теперь? Что с ней теперь станется?

По привычке Неждана задрала дрожащий подбородок, стараясь не показать предательские слезы. Обещала себе больше не плакать, но от таких вестей — кто хошь разрыдается.

— Как же теперь? — вздохнула она. — Дедусь с кем же останется?

— Василь длинную житя прожил, — Надея погладила маленькую соседку по головушке.

Ее перепутанные темно-русые прядки, отливали серебром.

— Не о нем сейчас думать надобно, а о тебе. Как тебя, внучку его любимую, уберечь, — напомнила Надея.

— Да, как уж тут? — Нежданка и шмыгнула носом. — Видно, на роду мне погибель написана.

— Да, что ты, малая! — Надейка снова руками, что утица крыльями заплескала. — Бежать тебе надобно, прямо сейчас бежать, даже в избу свою не воротись.

— Куда бежать-то? — девчонка, наконец, отчаянно заревела.

Она всхлипывала все громче и громче, и уже чувствовала, коли не остановится прям сейчас, то снова скатится в припадок — совой заухает, медведем заревет.

Такое с ней случалось от сильной радости или от щекотки, но это давно — когда дед катал на качелях, когда в ночное брал, и искры в небо летели… Как слег Василь, радости у Нежданки заметно поубавилось.

Чаще накрывало от обиды, когда уже не хватало никаких сил, чтобы держаться, задирать повыше подбородок и слезы горючие обратно в душу закатывать. Вот тогда резко перехватывало дыхание, переставало хватать воздуха, и приходилось жадно хватать его открытым ртом, с каждым разом побольше куски неба откусывать. А сколько там того неба в одну тощую девчонку поместится? И все тут же начинало рваться обратно, биться в груди и клокотать чужими лесными голосами. И только, когда выкричит Нежданка свою боль дикими птицами, медведем ее прорычит, тогда только ее отпускало.

В такие случаи все в дому, даже сердобольная Забава, от нее шарахались, подальше отступались. Сорока боялась, что в один какой-нибудь раз сила злая выплеснется не криком яростным, не рыком звериным, а чем пострашнее обернется.

— Что ты?! Что ты?! — перепугалась Надея, когда поняла, к чему все клонится. — Услышат с улицы, в избу ворвутся. Потерпи, родная, потерпи…

Ванькина мать заметалась по избе, она хватала тулупы, пуховые платки, одеяла, укрывала ими Нежданку, чтоб не так слышно было, если та все-таки раскричится.

Не за себя боялась, что в ее избе чертову девчонку найдут, — толпы под окнами опасалась. Все уже на взводе третий день, меды хмельные не по чаркам разливают, а ковшиками уже прям на улице хлебают. Этак они и княжих людей дожидаться не станут, сами на месте девчонку порешат. Видала уже Надея мужиков с топорами под Сорокиными окнами.

Но платки и одеяла только душили, не давали воздуха глотнуть, срывала их Неждана с себя яростно. Надея не знала, что делать, а потом просто обняла девчонку, к себе прижала крепко да не выпускала, пока не успокоится.

Удержалась в этот раз Нежданка, — на самом последнем камушке над обрывом устояла, вниз в пучину не сорвалась. Продышалась, и попустило ее немного.

— Тетка у тебя есть по матери — Любава, в Медоварах за рекой живет, далеко ее замуж просватали, — начала рассказывать Надея. — Про нее все уж и думать забыли, откололась она от родной семьи, как замуж вышла, двадцать лет в Поспелке не появлялася. Там тебя точно никто искать не будет.

— Так ей, поди, и до меня дела нет, коли совсем откололась, — шмыгнула носом Нежданка.

— Не скажи…, — протянула соседка. — Говорили ей о судьбе твоей горестной, через чужих людей я вести передавала.

Девчонка даже плакать перестала от любопытства. Надо же! Оказывается, у нее есть еще одна тетка, и ей про нее, Нежданку, вести передавали в далекие Медовары за реку. Что еще сегодня откроется?

— Три раза она к Власу на ярмарку приезжала, когда он в Граде торговал, просила тебя ей отдать, — Надея постаралась рассказывать побыстрее, без подробностей.

— А тятька что? — Неждана таращила глазищи от изумления.

— Первый раз еще при Дарене дело было, Влас ясно все понимал, но отказался — сказал, что нельзя тебя с дедом разлучать, и что Дарена, может, еще выправится, переменится к тебе, — объяснила соседка. — А потом он уж под приворотным зельем плохо соображал, смотрел пустыми глазами и на все «нет» у него — один ответ. Отступилась Любава, когда поняла, что Сорока тебя из своих когтистых лап не выпустит, пока все сундуки соболями не набьет.

— Каким зельем? — не поверила ушам Неждана. — Мачеха тятьку приворожила?

— Не о том речь, — отмахнулась Надейка.

«Как же я так проболталась-то?!» — ругала себя Ванькина мать. У девчонки и так своих бед, что елок в лесу, и конца и края тому лесу не видать. А тут еще такое в тринадцать годков услышать.

— К Любаве тебе надо добраться, приютит она тебя, примет, никому не выдаст, — торопливо поясняла Надея. — У нее своих детей восемь душ, но почти все взрослые уже, там уж и внуки твоего возраста подрастают, затеряешься в большой семье.

— А как же я до Медоваров доберусь? — прижала ладошки к щекам девчонка.

— Вот это, да — самое сложное, — согласилась Надея.

— Далеко это? — все выспрашивала Неждана.

— Далеко, — кивнула головой соседка. — Но это ж и хорошо, что далеко — не найдут там, не доберутся!

— Хорошо, — кивала головой девочка.

— Ванька тебя завтра на переправе будет ждать, — начала обсказывать детали Надея. — По тракту идти нельзя, там княжьи люди поедут, да и заприметить кто из местных может. — Через ближний лес