Взять вон хоть девок, которым свистульками разум затуманили, спортили их, да побросали. Как уж их душеньки стонут, отмщенья желают… А за каждой такой девкой матушка да батюшка стоят — это уже втрое больше люду недовольного. А ка кза вилы возьмутся?

Понимал Прозор, что Колобуд дело к своей выгоде гнет, сам слухи и сплетни про свистульки через баб своих по Граду распускает. Но и пренебрегать опасностями, что таило в себе поголовное увлечение приворотами на свистульках, он не собирался.

Страшное то дело — невежество народное, а коли сверху еще пару ковшей хмельного меда плеснуть, так попрет дурь дремучая, что квашня, — во все стороны. А мудрость княжеская в том и заключается, чтобы не передержать ту опару, не упустить на самотек, а вовремя пирожков со сладкой морковкой с того теста налепить, да рты орущие алчущие ими позатыкивать.

«А коли завтра самого князя кто приворожить на свистульке удумает? А княжну?» — закидывал вопросы Колобуд, да все с подковыркой.

Прозор поумнее судака будет, на наживку не клюет. Вид только делает, что на уговоры двоюродного братца поддается, а сам свое в уме держит.

В колдовство и привороты Прозор не верил. А вот то, что на ярмарке волнения начались, — то его беспокоило. Сегодня они ведьме расправой грозят, а завтра силу толпы почувствуют и с вилами на княжий терем двинут? Как известно, не умеешь усмирить беспорядки — возглавляй.

Всего-то надо — одну девку деревенскую с Поспелки привезти да в Граде на плаху кинуть. Другим колдушкам — в назидание, толпе — на радость.

Кажную зиму так скучно люду простому становится, что уж с середины осени хочется кровавую расправу над кем-нибудь учинить. Коли этому зверю голодному живого мясца вовремя не подбрасывать, так опять те же беды назревают — начинают за вилы хвататься да в сторону княжьего терема посматривать.

В этом году вообще все удачно как-то складывается, с зачином на будущее.

Завтра с утра княжий указ огласят: «Ведьму казнить, свистульки в княжестве запретить — новых не лепить, те, что есть сдать воеводе. Кто добром не сдаст — будут отымать силою. Под страхом смерти — не свистеть!!!»

Вот дальше начнется самое интересное.

У кого получится — изымут несколько штук для порядку. Остальных, кто не сдаст, — тех в списки длинные тайно переписывать начнут. А сдавать приворотные свистульки, за которые по три белки плачено, ясное дело, — дураков нет.

Списочки-то длинные с именами уже пишутся, доносы на соседей летят Дозору черными птицами. Все в ларец аккуратно складывается, на замочек запирается. До поры, до времени…

И вот, когда понадобится, можно выуживать имена с той бересты, да к стенке рогатиной человечка, какого хошь, и припереть: либо на плаху за нарушение княжьего указу о свистках, либо делай- что велят.

Как известно, чтоб власть держать, надобно знать, за что ухватиться. К каждому свой подход нужОн — искать слабые места у людей хлопотно. И чего уж проще, чем за свистульку запретную, в дому обнаруженную, к ответу призвать когда понадобится?

Ох, не зря его матушка Прозором назвала — вдаль сквозь снежную ночь далеко глядит.

Вон уж и Поспелка за опушкой леса показалась.

Глава 15. Жестокая расправа, или Кто за сироту заступится

Избу, где ведьма живет, узнали по толпе перед воротами да по зловонному духу от тех ворот.

Из дома сквозь разбитые окна Сорока и дети с тревогой смотрели на факельные огни и черную реку из люда, что текла в их сторону. Влас плел лапти у лучины.

— Ой, что деется! — зажала себе рот руками Услада.

— Саней сколько! — завопил Богдан. — А кони, кони-то какие!!

— Б..бб..боюся, — прошептала Милаша.

— Дождалися мы подмоги из Града! — важно заявила глупенькая Голуба и оттопырила нижнюю губу. — Княжьи люди сейчас всех накажут, кто нас забижал.

— Больше на погибель похоже, чем на спасение. — хмыкнул Яромир.

Забава его заместо Сороки по шее треснула, чтобы малышей не пугал.

— Влас, отворяй! — загудел с улицы густой бас Рагозы. — Отворяй немедля!

— Мамка, он в трубу дует? А что им надобно? Они гостинцы с ярмарки привезли? — задергал всех Удал.

— Иди, отворяй уж. — велела мужу Сорока.

Даже это тяжелое судьбоносное для всей семьи решение пришлось принимать ей, бабе, в одиночку.

Пока Влас отволок от двери в избе бревно и отпер четыре засова, черная людская толпа на улице так разволновалась, что под ее натиском проломился забор. Троих мужиков и еще парня при этом насмерть задавило, но того никто не заметил, кроме одной девахи.

— Осьмиглаз, родненький, как же так?! — голосила в санях Велижа.

Никто не слышал ее за общими криками, испуганным ржанием коней, грохотом, топотом и свистом.

Пошто молодца из Тыхтышей ночью в Поспелку понесло, теперь уж никто не скажет. Мож, за Велижей дернуло за ниточку приворотную, мож, просто захотелось на ведьму поглазеть. Очень любознательный был парнишка — вспоминали потом — да хрупковат для подобных мероприятий.

Черная толпа, в которой смешались вместе деревенские и ярмарочный люд, волной хлынула на двор, затопила собой резное крыльцо.

Наконец, Влас отпер дверь, и какой-то факельщик тут же опалил ему бороду, слишком близко ткнув в лицо огнем.

— Влас! Сам Влас это! Нежданкин отец! — покатилось с крыльца в разные стороны.

Закачалась черная волна на дворе, заплескалась криками, заревела.

— Твоя дочь колдовские свистульки приворотные лепит? — строго спросил Колобуд.

Влас промолчал. Он не знал, как ответить. Сказать: «Нет», — так то откровенное вранье, за то на месте зарубают. Ответить: «Да,» — значится, полностью признать свою вину, Нежданкину вину в колдовстве. Как им обсказать все правильно? — Влас не знал, не мог понять. Он отвык думать, у него закончились слова.

— Отвечай, мужик, когда тебя княжьи люди спрашивают! — грозно на всю Поспелку зарокотал Рагоза.

— Его, его дочь лепила! — пронзительным голосом закричала из-за спины мужа Сорока. — Падчерица то моя, Нежданка, не родная мне дочь, от первой жены