– Заира, – сказал старый архитектор, он был настолько счастлив, что от переполняющего его волнения голос дрожал, – это теперь твой дом, и ты в нем хозяйка.

– Глафира, – поправила его девушка, незаметно поглаживая свой живот, в котором уже теплилась новая жизнь. – Меня зовут Глафира, Заира умерла вчера.

* * *

Кабинет, что он так бережно и со вкусом обустраивал, сейчас давил своими стенами. Коллекция луков и арбалетов разных времен и народов, которой так гордился хозяин кабинета, книги, которыми может похвастаться разве что музей, и, конечно же, несколько подлинников русских живописцев не придавали обычного ощущения трепета. Все это великолепие сейчас казалось глупым и ненужным, мелким, словно фигурки из песка в песочнице, – вот вроде пирожок, да не настоящий. Комната казалась заполненной мусором, фантиками от конфет, которые выполнили свое предназначение и стали не нужны.

«Вот и все», – мелькнула спасительная мысль в голове Павла Петровича Гуся, любимого старшего сына в семье, главы семейства и хозяина нескольких бизнес-центров в столице. Никто не знал, ну если только верный бухгалтер, который с ним с давних времен, но торговые центры приносили мизерный доход. Их расположение не позволяло сильно поднимать аренду, а то, что удавалось выручить, закрывало лишь платежи ЖКХ, налоги и заработную плату того же бухгалтера. Прибыль была очень скромной по меркам столичного бизнеса. Личный счетовод уже давно уговаривал продать их и не мучиться, но Павел Петрович наотрез отказывался это делать. Для того чтобы тратить деньги, которые лежали на его счетах в швейцарском банке, ему нужна была, как говорят, стиральная машина, и вот эти несчастные три торговых центра именно ей и были.

Ему хватало на безбедную жизнь для семьи, а главное, беспроблемную. Честно сказать, Павел Петрович никогда не был бизнесменом и далек от бизнеса, как земля от луны, две непересекающиеся орбиты. Слишком спокойной и сытой была его жизнь последние двадцать пять лет, настолько спокойной, что он уже забыл, что прошлое может постучаться без спроса в дверь. Снять свои грязные ботинки и в вонючих носках положить ноги на респектабельный журнальный столик в его доме. И вот тогда эта вонь может погубить все, похоронив в руинах всю его такую счастливую и сытую жизнь. Да, он забыл, но чуда не случилось, и прошлое все-таки выпрыгнуло, как черт из табакерки. Смог ли он его обмануть или теперь его жизнь превратится в кошмар, Павел Петрович не знал. Он просто не видел другого выхода из этого болота, куда сам себя загнал. Вот и все, теперь дело за судьбой – помилует она его или казнит.

Он еще раз взглянул на снимок, который ему так дорого достался, поднес его к зажигалке и, выпустив огонь на волю, бросил туда же и негатив. Пламя, словно прочитав мысли мужчины, стало неистово грызть старое фото, пытаясь быстрее превратить прошлое в пепел. «Но ведь оно так просто не сдастся», – мелькнула очередная мысль в голове. Если бы ему, Павлу Петровичу Гусю, сейчас представилась возможность убить его, этого монстра, вылезшего из прошлого, то он бы сделал это без промедления. Вон из того арбалета, одним выстрелом в сердце. Вот, казалось бы, арбалеты, луки, их не воспринимают всерьез, а вон из того, охотничьего, вполне можно убить человека. Именно это привлекало Павла Петровича. Пистолет, автомат – это понятно, это угроза, открытая и очевидная, а арбалет не производит такого впечатления, он просто несет в себе смерть, прикрываясь довольно мирной внешностью. Скрытая угроза, скрытая власть – именно это чувство приводило в трепет.

– Решил устроить маленький пожар? – в кабинет без стука вошел Платон.

«Вот почему я давно уже Павел Петрович, – подумал хозяин кабинета, с раздражением глядя на старого друга, – а этот молодящийся хлыщ до сих пор Платон».

– А тебя стучаться не учили? – недовольно буркнул Павел, одновременно проверяя, сгорели ли фото и негатив окончательно.

– Ну, честно скажем, я думал, что тридцатипятилетняя дружба позволяет мне не стучаться, хотя я могу выйти и как прилежный ученик войти второй раз.

Платон шутил, улыбался, но Павел не поддерживал настроение друга.

– Зачем ты приехал? – спросил он его напрямую, понимая, что с этим вопросом прелюдии закончатся и начнется жесткий разговор.

– Меня Ольга пригласила на свадьбу Златы, ты же не потрудился этого сделать, – тоже сменив тон, сказал Платон. – Знаешь, мне иногда кажется, что ты мной пользуешься. Когда тебе, например, срочно нужны деньги и ты не хочешь светить продажу своего имущества, ты приходишь к старому другу, берешь у того деньги, требуешь поклясться, как в детстве, что все останется в тайне, просишь, заручаясь кодексом джентльменов…

Слова были сказаны ледяным тоном, и они оба прекрасно понимали, о чем речь, каждый чувствовал, что именно сейчас может пройти та черта, после которой назад дороги уже не будет.

– …А как свадьба дочери, – Платон давал шанс Павлу не нарушить баланс, и последние слова сказал более примирительно, – то старого друга видеть никто не хочет.

– Прости, – ответил Павел после паузы, видимо, взвесив все за и против, – я просто закрутился, столько навалилось всего.

– Я слышал, ты сегодня собрался дарить Злате Баута, или я что-то не так понял? – вдруг спросил Платон.

– Это мое дело, – сказал Павел, вглядываясь в глаза друга, словно пытаясь прочитать его мысли.

– Ну смотри, – снова примирительно сказал Платон, – дело твое, семья твоя. Хотя мне кажется, у тебя проблемы. Не хочешь поделиться, мы же друзья?

Мысли унесли Павла далеко в прошлое, туда, где он уже слышал эти слова. Москва тогда плакала вместе с Павлом. Он даже не понял сразу, что это слезы, потому как дождь лил как душ, а каждая клетка тела дрожала от холода и горя.

– Пашка, – Платон подбежал к нему и укрыл своим зонтом, – вот ты где, я так и подумал, что ты пойдешь к Большому. Ну что ты стоишь? Холодно. Пошли быстрее в метро. Тебя все потеряли на работе. Мы такое там с Родькой придумали.

Платон говорил и говорил, будто боясь, что если он остановится, Павел спросит о самом страшном.

– Родька все рассчитал, сегодня мы после рабочего дня, когда все уйдут по домам, проведем первые испытания. У нас все получится, все! Мы станем знаменитыми учеными, наши портреты будут вешать над досками в школах вместе с Сахаровым и Капицей.

– Нет! – Павел вдруг закричал, да так громко, что даже через дождь эхо разнеслось на площади перед Большим театром. – Нет. Я не хочу иметь с вами дело, я вас ненавижу.

– Мы же друзья, – растерянно сказал Платон, на самом деле понимая поведение Павла. Он даже думать боялся, как вел бы себя на его месте.

– Нет, мы не друзья, мы враги, видеть вас не хочу, – Павел вырвал руку, которую крепко держал его друг. – Ненавижу вас обоих, подавитесь вы своими открытиями, а лучше сдохните.

Тем вечером он так и не пришел в лабораторию завода, поэтому о трагедии, которая там произошла, узнал только утром.