– Ну, все, Иван Николаевич! Сегодня меня переводят в другой лагерь. И даже, по секрету, скажу в какой: Нюрнбергский! Комендант принял немного шнапса – ну и проговорился по пьяни… Вот, дал полчаса на сборы…

– Держись, Евгений Арсентьевич, ты нашей Родине живым нужен! – в духе времени отреагировал на это заявление Музыченко, втайне надеявшийся, что и он сам еще понадобится непредсказуемому и мстительному советскому руководству.

– И ты прощевай, Михайло Иванович… Спасибо тебе, родной, за все, – комкор повернул лицо к Потапову и неожиданно для всех… низко поклонился.

– Не за что! – как всегда, невозмутимо отреагировал тот.

– Ежели со мной беда случится – передай родным, что Егоров никогда не был предателем… В плен попал в силу случайного стечения обстоятельств… А на сговор с врагом пошел из-за временного помутнения рассудка.

– Понял. Обязательно передам.

– Еще раз спасибо, что надоумил дурака… Я твои наставления теперь до самой смерти помнить буду. Можешь не сомневаться!

– А я и не сомневался в тебе, Евгений Арсентьевич. Не может боевой советский генерал обратить оружие против собственного народа, защищать который он клятвенно обещал до самой смерти.

– Согласен! – вытер неожиданно вспотевшее чело комкор Егоров.

Хаммельбург.

14 апреля 1943 года

– А ты от меня точно что-то скрываешь! – хитро прищурился Музыченко, искоса поглядывая на своего товарища.

– Нет-нет, ничего… – неуклюже начал оправдываться Потапов, никогда не умевший лгать.

– Ну-ка, признавайся, за что он тебя благодарил?

– Кто?

– Конь в пальто…

– Какой конь, Ваня?

– Егорка!

– Генерал Егоров?

– Так точно…

– Ну… Я… Как бы это правильно сказать…

– А ты не старайся правильно, старайся честно.

– Ладно. Короче, это я отговорил Евгения Арсентьевича от идеи сотрудничества с фашистами.

– А он, паскудник, и тебя пытался переманить на сторону врага?!

– Ага, – точно эхо, подтвердил Михаил Иванович.

– Разреши узнать – когда?

– Год назад… Еще в «Проминенте».

– Так вот куда он все время пропадал… А мне плел что-то насчет постоянных допросов в Пятом отделе имперской безопасности.

– Егоров имел полномочия от самого Гитлера на свободное перемещение по оккупированной территории. С целью вербовки советских военнопленных. Но после разговора со мной изменил позицию, и власти рейха его мандат аннулировали.

Музыченко надолго замолчал и друг выпалил:

– Меня Егорка тоже завербовать пытался. Но я ответил отказом.

– И правильно сделал.

– Ой, сомневаюсь… Слыхал, что наш Верховный учудил?

– Нет.

– «У Гитлера нет русских военнопленных, есть только предатели, с которыми мы разберемся, как только закончится война».

– Где ты взял такую чушь?

– Берлинское радио сообщило.

– Ерунда все это. Пропаганда Геббельса…

– Уж больно на правду смахивает! Здесь, в Хаммельбургском лагере, одно время держали сына Сталина – Якова. Так вот… Сам фюрер предложил обменять его на фельдмаршала Паулюса, угодившего в плен под Сталинградом… «Я солдат на маршалов не меняю», – ответил Иосиф Виссарионович.

– Об этом тебе сам Яша сказал?

– Да.

– А его кто облагодетельствовал?

– Криминальный комиссар имперской безопасности Штрук. Он курировал Якова Иосифовича, как и многих других пленных родственников вождей…

– Вот видишь, Штрук – лицо заинтересованное!

– А сегодня, – проигнорировал его ремарку Иван Николаевич. – Сталин и вовсе заявил: «Нет у меня никакого сына Якова»… То бишь от родной кровинки отказался… Что тогда говорить о нас с тобою?

– Тем, у кого совесть чиста, бояться нечего, – заверил Потапов.

– Поживем – увидим… – уклончиво подытожил смысл разговора Музыченко.

Хаммельбург.

Май 1943 года

Иван Николаевич, обычно уравновешенный, был как никогда возбужден.

– Слышь, Миша, только что во второй барак перевели одного нашего из Заксенхаузена… Так вот… Он утверждает, что в конце апреля Яков Джугашвили покончил жизнь самоубийством, бросившись на колючую проволоку под высоким напряжением!

– Зря, – спокойно констатировал Потапов.

– Опять ты ничего не понимаешь! – вспылил Музыченко. – Это он в отчаянии сделал, после того как его отец на весь мир заявил, что никакого сына Якова у него нет…

– И что? Если нет пленных, а только изменники Родины, мы с тобой тоже должны причинить себе смерть?

– Не знаю!

– А если не знаешь – не нагнетай обстановку… Тащи сюда этого злостного распространителя слухов – я поговорю с ним по душам!

– Сейчас, Мишенька, сейчас…

Спустя несколько минут дверь скрипнула и следом за генерал-лейтенантом на пороге выросла долговязая, слегка сутулящаяся фигура, которую Потапов никак увидеть не ожидал.

– Тимофей?

– Миша!

Они обнялись.

– Так вы еще и знакомы? – пробурчал окончательно растерявшийся Музыченко.

– Да! – сиял Михаил Иванович. – Это мой, – он замялся, не зная, как представить земляка, но быстро сообразил: —…Мой друг детства… Тимофей Егорыч Ковин – всемирно известный астроном.

– Слыхал! – уважительно изрек Иван Николаевич, почесывая затылок, хотя названное Потаповым имя ему ничего не говорило.

– Ну, Тиша, давай рассказывай, что там у вас стряслось?

– После «Проминента» меня отправили в Заксенхаузен. Как выяснилось – по личному распоряжению фюрера.

– За что такая честь?

– Астролог Гитлера позаботился. Некто Сергей Вронский…

– Русский?! – удивленно выдохнул Музыченко.

– Да. Представитель знатного графского рода… Он давно меня искал, с тех пор как узнал о нашей дружбе с Эрихом Гануссеном…

– А это еще кто?

– Тоже известный прорицатель. Как сейчас утверждает нацистское руководство, – шарлатан, старавшийся втереться в доверие к высшим чинам Третьего рейха… Настоящее его имя – Гершман-Хайм Штейншнейдер.

Лучше бы он этого не говорил! Необычное имя спровоцировало у обеих генералов приступ смеха.