Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Под утро, ругая коммунистов и русских, мимо окна проковылял пьяный в хлам Яцис.
НОВЫЙ РАБОЧИЙ ДЕНЬ
Встретим, товарищи, день свой рабочий —
Плотник и пахарь, учитель и зодчий!
Пламя знамен согревает нам руки,
Как они выстыли в злобе и муке!
Кровь в наших жилах — горячая медь,
Нас ни фашист не пугает, ни смерть!
Шли наши дни за колючим забором
В тщетных мечтах о спасении скором,
Долго мы жили, сердца свои пряча,
Долго нас тьмою душила неволя,
Хватит нам сил, чтобы думать иначе,
Нам предназначена лучшая доля!
Нужно с утра приниматься за дело,
Противфашизма мы выступим смело,
Чтобы и плуг не тяжел был для нас,
Чтоб над заводами лился рассказ
Светлый о жизни, что жаждет начаться,
Где обретем мы свободу и счастье!
Здравствуй, наш день, трудовой и рабочий! —
Скажут и плотник, и пахарь, и зодчий.
Ждет нас, товарищ, удача в пути,
Нужно под знаменем красным идти.
АЙНАСМИЛГА
Президент Литвы Сметона за границей (фрагмент)
Каунас, 16 июня. […] «Вчера, 15 июня, президент государства Сметона уехал за границу. В сложившихся обстоятельствах правительство рассматривает отъезд президента государства как отставку.
Сторонники рушащейся власти любыми низменными средствами пытаются отдалить нашу победу, распространяя разные провокационные слухи и настраивая массы против Красной Армии и Компартии. Они сознательные провокаторы и враги народа и рабочего класса. Не верьте им! Выявляйте их, помогайте выяснить их личности и сообщайте Компартии! Соблюдайте строгую дисциплину!
В последний день мая мама входит в мою комнату.
— Матис, я хочу отписать тебе дом, — она обходится без лишних слов.
— Что? — у меня глаза полезли на лоб.
— Да-да, этот самый дом.
— Почему?
— Ну, кто знает… в общем, мы с Вольфгангом поговорили и решили, что так будет лучше и безопаснее.
— Кому безопаснее? — по-прежнему ничего не понимаю.
— Тебе, нам, дому… пойми, ничего страшного, и, может быть, этого и не нужно делать, но на всякий случай… Ты же знаешь, что Вольф не хотел уезжать, и мы действительно никуда не собираемся, но времена такие, что ничего нельзя знать заранее. И если вдруг придется… Тогда, сам понимаешь, будет лучше, если дом будет записан на тебя.
— Вам кажется, что придется дать тягу?
— Я же говорю, все так непонятно. Люди всякое говорят, сам знаешь.
— Не нравится мне.
— Да и мне тоже… — она видит, что, напуская туману, меня не уговорить. — Хорошо, скажу, как есть. Вольфганг получил письмо из Германии, у него там друг, тоже картами занимается, армейскими картами… Ну вот, и друг этот знает, что русские скоро придут в Латвию.
— Тоже мне новость, они уже и так тут. Армейские части.
— Да, но… он видел такие русские карты, где вся Прибалтика одного цвета с Советским Союзом. Понимаешь, что это значит?
— Не может быть!
— Я ничего не выдумала. Ужасно, но теперь они придут навсегда, со своим порядком и правилами. И тогда уже никто не скажет, что и как будет. Может, и коммунисты погонят немцев обратно в Германию, всяко может статься. А если так, я поеду с ним. Поэтому, сынок, этот дом…
— Понимаю… понимаю, и все-таки не понимаю. Может, русские этот дом все равно отберут и отдадут пролетариям всех стран?
— Ну, вряд ли до такого дойдет. Где ж мы тогда жить будем?
— Не знаю… в коммунизме жить будем.
— Матис, прекрати. Это юмор висельника. Если согласен, нечего тянуть. Пока все бумаги оформят… — глаза мамы полны такой щемящей мольбы, что у меня в душе все переворачивается.
— Ладно, согласен, — помогаю ее лицу вернуть достоинство. — Не боитесь, что заломлю непомерную арендную плату?
— Сколько? — мама продолжает на полном серьезе. — Сейчас принесу кошелек. Сколько ты будешь с нас брать?
— Ну, мам, что ты сразу дуешься, как мышь на крупу. Уже пошутить нельзя… Когда и куда мне идти?
— Договорюсь с нотариусом и сразу тебе скажу, — она встает. — Будешь хозяином… возможно, это тебе поможет принимать решения по-взрослому.
— Какие решения?
— Ну… может быть, задумаешься о женитьбе. Чтобы не нужно было прятаться по углам.
— Так вот в чем дело?
— И не только в этом, — говорит мама, закрывая за собой дверь.
Они познакомились вечером, когда Суламифь в первый раз была у меня в гостях. Голоса родителей, вернувшихся из оперы, и звук шагов вырвал нас из ласковой дремоты. Мне не хотелось, чтобы Суламифь сразу встретилась с ними, да не вышло. Тревожился, как бы мама не подумала лишнего. Не волнуйся, сказала она и гордо спустилась вниз. Рада познакомиться. Я тоже рада. Я тоже… То, что я краснел и бледнел, никто даже не заметил. Не стой, как столб, проводи же свою девушку домой, шептала мама в ухо. Сам знаю! Что ты все время меня учишь, прошептал в ответ. В конечном итоге, хорошо получилось. Да… красивая, хорошо держится, мне понравилась, с добрыми нотками в голосе сказала мне потом мама. И все-таки люди могут неправильно понять такие ночные визиты.
— Какие люди? — я не понимаю.
Пророчество Вольфганга сбывается — как только дом перешел в мою собственность, приходит новость о нападении Красной Армии. В Масленках убиты пограничники и гражданские, есть раненые, многие пропали без вести. Пограничный пункт сожжен. Генерал Боль- штейн выезжает расследовать роковое происшествие, а президент страны по радио призывает всех оставаться на своих местах. Мы тоже остаемся, куда тут денешься. Смотрится все не очень — танки на улицах Риги выглядят угрожающе, как любой большой кусок металла; взгляды солдат кажутся бесстыдными и хвастливыми, мол, уже многих им удалось поставить на место. Школьники, разглядев на головах русских солдат забавные буденовки с острым концом, дразнятся: «Сверху колпачок, снизу дурачок». Пацаны развлекаются, а солдатам безразлично, шагают себе дальше. Николай, угрюмым взглядом проводив гремящую по Виенибас гатве бронетехнику, сплюнул и отправился красить оконные рамы. Неизвестность, страхи, тревога нарастают в арифметической или даже в геометрической прогрессии и стремятся к апогею. Правительство встает и уходит. Приходит новое — тощий Церковный камень, два Медведя[23] и разные другие звери. Вроде бы