Она рассвирепела. Человек, плохо ее знающий, ни за что бы об этом не догадался. Но Степа знал ее всю жизнь, поэтому сразу угадал приметы зарождающегося бешенства в ее затяжных выдохах, полуприкрытых глазах и нервном подергивании губ. Еще минута – и мать начнет на него орать. Грубо, жестко, некрасиво.

Он этого не хотел. Ему и так нелегко. Не давая ей распалиться, он произнес главное:

– Его больше нет, ма. Отца больше нет.

– Что?

Ему показалось или она в самом деле ойкнула? Ее тяжелое дыхание странно сбилось, стало коротким и прерывистым. Глаза широко раскрылись. На долю секунды мать показалась ему слабой и ранимой – как многие другие женщины, которых он знал.

– Что? – повторила она незнакомым дребезжащим голосом. – Что ты сказал об отце, Степа?

– Его больше нет, ма. Он… Он умер.

Стоило это выговорить, как сделалось так невыносимо больно, что он впервые почувствовал, с какой стороны груди у него сердце. Ни разу не беспокоило, а тут заныло, и так противно, болезненно. И горло перехватило, и в глазах защипало.

– Ваня умер? – громким шепотом спросила мать, впервые за долгие годы назвав отца по имени. – Но этого не может быть, Степа. У него крепкое здоровье, он недавно проходил обследование.

– Отец? – Степа изумленно уставился на мать. – Проходил обследование? Почему я об этом ничего не знал? Я не знал! А ты знала?

– Да-да, ты не знал, а я знала! – с привычным раздражением перебила она. И тут же заговорила быстро, как будто еще можно было что-то исправить, обогнать беду: – Он просил связать его с нужными врачами, я не отказала. Тебе просил не говорить. Но все оказалось нормально. Я сама звонила потом докторам и узнавала, не надеялась на его честность. Так, возрастное гормональное недомогание. Я еще посоветовала ему больше бывать на воздухе и не засорять голову всяким мусором. От плохих мыслей, знаешь, сынок, сколько болячек… Он не мог умереть, Степа! Не мог!

И его волевая, сильная мать расплакалась! Плечи ее вздрагивали, ладони закрывали лицо. Она плакала и все время шептала:

– Ванечка, Ванечка мой…

Степа вдруг понял, что очень благодарен ей за эти слезы. За неподдельное горе, которое она разделяет с ним.

Они как будто снова стали семьей.

– Мам, не надо.

Он встал, налил воды из стеклянного пижонистого чайника ядовито-оранжевого цвета, подал матери стакан.

– Не надо, мама, не расстраивайся так, пожалуйста. Вы же не общались почти. Даже ненавидели друг друга. Не расстраивайся ты так, мам.

Мать неожиданно стихла. Вытерла слезы ладонями, а ладони о бархатные рукава домашней кофты. Тоже совсем на нее не похоже. Оттолкнула его руку со стаканом. Встала и, старательно пряча от него заплаканное лицо, подошла к окну. Замерла так, спиной к нему минут на пять. Степа тоже оцепенел. Стоял со стаканом непонадобившейся воды, смотрел на мать и не двигался.

– Как, – неожиданно нарушил тишину ее привычно холодный и строгий голос, – как он умер, Степа?

– Его убили, мам. – Снова в горле застрял комок, мешающий говорить. – Подло убили.

– Как его убили? – Голос матери сделался почти механическим, будто говорил робот.

– Раздавили машиной.

– О господи! – Она резко обернулась; лицо с размазавшейся косметикой, искаженное гримасой боли, было страшным. – Его раздавили намеренно?

– Да.

– Как это случилось, Степа? – Взгляд матери остекленел, рот оскалился. – Как? Расскажи мне все!

И он начал рассказывать, что знал. Как отец поехал зачем-то в праздничную ночь по непонятному адресу. Как гулял там по незнакомым улицам в одиночестве. Потом из-за угла выкатилась машина и поехала прямо на него. Ему удалось удачно отскочить в сторону, машина его не задела.

– Отец, по словам очевидцев, побежал не оглядываясь.

– Зачем? Зачем он побежал? – Мать сгорбилась, снова закрыла лицо руками. – Бедный мой…

– Думаю, он хотел добежать до ресторана, там почти рядом. Но не добежал. Он сам себя загнал в ловушку. В трех метрах от входа в ресторан – очень узкая улица. С двух сторон нагребли сугробы снегоуборочной техникой. Взобраться на них он не успел. И добежать до ресторана не успел. Его… Его убили, мам.

Степа неожиданно тоже разрыдался. Подошел к матери, обнял ее за плечи, уткнулся лицом в ее макушку и стоял, всхлипывая.

Отца было очень жаль. И не потому, что тот всю жизнь помогал ему. Сначала с уроками, потом с приемами рукопашного боя, потом с продвижением по службе, когда параллельно со Степаном вел расследование. Мать даже не знала, как тесно он общается с отцом. Но больно сейчас было не поэтому. Просто он был его отцом, единственным человеком, которому Степан доверял без оглядки. Единственным в жизни.

Мать повернулась к нему. Они обнялись и простояли так долго. Она всхлипывала и жалобным голосом просила у него прощения. За безотцовщину с самого детства. За отца, которого бросила, потому что устала от его одержимости. Степан слушал, не перебивая. Такой доверительной близости у него с матерью не было никогда. Разве что в самом детстве, когда он еще не в состоянии был это осознавать.

Потом мать отстранилась и вышла из кухни, велев ему ждать. Ее не было довольно долго. Степан уловил, как стих чужой храп, потом послышался недовольный мужской голос. Через несколько минут кто-то прошелся тяжелым шагом мимо кухонной арки. Хлопнула входная дверь. Ясно, мать выгнала гостя.

В кухню она вернулась только минут через пятнадцать. Строгая, подтянутая, с обновленным макияжем, хотя, как ни старалась, скрыть следы недавних слез не смогла.

Она сразу села к столу. Уставилась на Степана, как на подчиненного. Он знал этот ее взгляд и не раз благодарил судьбу и отца за то, что не поддался на ее уговоры и не стал работать под ее началом. Ему по душе путь, указанный отцом.

– Есть разговор, сын. Серьезный.

– Слушаю, мам.

Степан попытался поймать через стол ее руку, но мать не позволила. Ясно, минута близости прошла. Что за человек! Он сделался серьезным, по ее примеру, запрятал боль как можно глубже.

– Я хочу знать, над чем отец работал в последнее время. – Она уставилась на него.

– Ма, но ведь он давно не работал, – осторожно начал Степан.

– Хватит, Степан! Хватит молоть чепуху! – прикрикнула мать и звонко хлопнула ладонью по столу. – Мне известно, что он помогал тебе. Он параллельно вел все твои дела. Своим продвижением по службе ты обязан отцу. Покойному.

Мать справилась с подступившими слезами довольно быстро. Отдышалась. Посмотрела на Степана с нарастающей неприязнью. И потребовала:

– Говори!

– Мама, честно, ничего такого! Клянусь! У меня сейчас в производстве нет серьезных дел, поверь. – Он не врал. Давнее дело отца – это давнее дело отца, его он своим не считал. – И отца я давно не видел. Созванивались, да. Но видеться не виделись давно. Я даже не знал, что он всерьез занялся своим здоровьем. Ты знала, а я нет! И никаких уголовных дел, поверь!