– Ладно.

Я верчу в руках блистер без наклейки. Под каждой крохотной таблеткой написаны дни недели. Очень странно. Мой сосед, заметив пластик в моих руках, застывает. Потом коротко смотрит в глаза, и очень хорошо, что коротко, потому что о его взгляд в это мгновение можно порезаться. Я понятия не имею, что его так заострило, но он быстро переключается на свою сумку, и я тоже на неё переключаюсь.

Расстегнув молнию, он вынимает куртку неонового цвета и пакет с туалетными принадлежностями. Я аж облизываюсь – у меня ничего нет из этих роскошеств. Из глубин его рюкзака торчит рукоятка огромного ножа. Он такой большой, что мешает застегнуть молнию до конца.

– Что это? – спрашиваю у него.

– Мачете.

– Вчера его не было.

– Обменялся с Ленноном.

– А что взамен?

Коротко взглянув на меня, он говорит:

– Не важно.

– Ладно. А что у тебя в той куче коробочек?

– Коробочек? – повторяет, не глядя.

– Ну тех, которые я вчера видела в этом рюкзаке. Их там тьма была. Картонные такие… на них ещё было написано «Condoms».

– Не важно, их больше нет, – отвечает, не глядя. – Я побриться хотел. У тебя зеркала нет?

– Есть. Дам, если скажешь, для чего были те коробочки.

Теперь он разворачивается всем телом и смотрит на меня в упор чуть ли не с вызовом.

– Презервативы.

– Что это?

На его скулах проступает румянец, что ли? Или мне только кажется?

– Они нужны для секса, – отвечает, наконец, ну просто тонну времени спустя, и отворачивается.

Я помню, конечно же, что такое секс. Это спаривание, необходимое для получения потомства. В моей голове есть картинки того, как это делают животные. Самцы обычно влезают на самок сверху, и если люди поступают так же…

Теперь краснею я. Очень многие в лагере уже разбились на пары. Я думала, так теплее спать. Не понимаю, зачем им в таких тяжёлых условиях потомство? А роды? Это может быть опасно.

– Зеркало дашь?

– Угу, – отвечаю.

Мне почему-то представлялось, что он будет бриться этим своим вновь обретённым гигантским ножом, но нет, у него есть бритва. Ему приходится долго искать выступ на камне, чтобы пристроить зеркало, но оно если и держится, то до первого порыва ветра.

– Давай, помогу?

Он вначале бросает в мою сторону какой-то то ли тяжёлый, то ли бархатный взгляд, но судя по тому, как неловко сжимаются его губы, словно бы противясь улыбке, я понимаю, что он очень даже не против моего участия.

– Мне не сложно подержать зеркало… – почему-то решаю добавить. – Да и к тому же, ты так здорово помог мне вчера.

Его помощь с прогретым местом для ночлега действительно неоценима. Сегодня я совершенно другой человек. Во многих смыслах.

Он кивает – со всем согласен – и протягивает мне зеркальце. Наши пальцы на короткое мгновение соприкасаются, и ни он, ни я не торопимся их разрывать. Оба медлим. И оба вглядываемся в максимально раскрытые от яркого дневного света радужки друг друга.

Позже я наблюдаю за тем, как он смачивает водой лицо, затем наносит на щёки и подбородок мыльное средство. Но когда его бритва скользит по щеке, снося белый слой пены и обнажая нежную кожу, мой мир начинает расплываться.

У него такие… правильные губы, оказывается. Он сжимает их, чтобы было удобнее бриться, а я всё жду, когда же они разомкнутся. В мою голову лезут очень странные мысли. Глупые и бестолковые – я это понимаю, но сделать с собой ничего не могу – смотрю, как заворожённая, на крохотные хлопья пены на краешке его нижней губы, когда он задирает голову и сбривает то, что осталось на шее. Меня вдруг обуревает острое, неконтролируемое, безнадёжно преобладающее надо всем прочим желание приблизиться к его лицу и… поцеловать.

– Хей! Доброе утро! Как вы тут?

От неожиданности мои руки вздрагивают и роняют зеркальце на песок. Это Леннон. Я так увлеклась, что не заметила его приближение, не услышала шаги.

– Мы лучше, – Альфа смотрит на меня и щурится.

Потом поднимает с песка зеркальце и сбривает оставшееся с шеи.

– Клёво. А мы не очень.

Альфа не останавливается, методично продолжает делать, что делал. Леннон тянет с продолжением, я не решаюсь вмешиваться в дела власти. Наконец, самый главный не выдерживает.

– Ну?

– Жду, пока добреешься.

И вот тут перед моими глазами зеркальце на песке. Оно так неудачно приземлилось, когда я его выронила, что песок засыпал всё стекло целиком, даже краешка не оставил. Потому я и зависла, не подняла его сразу – будто почувствовала что-то нехорошее… и непреодолимое.

– Говори уже. Я закончил.

Леннон глубоко вздыхает и, наконец, выдаёт:

– Девушку изнасиловали. Сегодня ночью.

Пару мгновений спустя Альфа задаёт самый главный вопрос:

– Кто?

– Не знаю. Она не говорит. Плачет только.

И второй главный вопрос задаю уже я:

– Кого изнасиловали?

– Подружку твою. Беленькую… с аллергией.

– Цыпу? – я даже дышать перестаю.

Мне не до конца понятно значение термина «изнасиловали», но это явно что-то нехорошее.

– Её имя Альфия, – поправляет меня главный.

Он закрывает глаза, будто смотреть ему теперь больно. Потом ещё и пальцы вдавливает в свои виски. И мне становится ясно: «нехорошее» произошло сегодня ночью не только с Цыпой, но и со всеми нами.

Ocie Elliott – Take Me Home

Её плечи собраны, скручены, будто свёрнуты в нечто очень маленькое. Она уже не рыдает, но по опухшим глазам видно, что делала это долго, хоть и в прошлом. Умник гладит её по спине, и даже Рыжая выглядит не такой циничной, как обычно. На её лице… страх, что ли?

Мне приходится расспросить её, что означает «изнасиловали». После сухих, но объективно ёмких разъяснений Рыжей, страшно становится и мне.

Выходит, если с Цыпой так поступили, значит, наше маленькое общество работает не по тем законам, на которые все мы рассчитывали. Слабые в нём беззащитны. И если в присутствии Альфы Двадцатая – она же инвалид – регулярно получает порцию еды, то, когда его нет, ей приходится голодать. Я делилась с ней орехами, Умник добыл для неё моллюска пару раз, Рыжая отдала ей свои батончики из гранолы, нарушив тем самым приказ Главного всю еду из прошлой жизни отдать Цыпе. И чтобы это её ослушание не навредило принципам субординации, всем свидетелям она сказала, что в её батончиках были орехи. Их там не было, это точно – я потом специально рассмотрела выброшенные обёртки. Просто до меня начала доходить важность сильной фигуры в таком коллективе, как наш. Если её не будет, или её авторитета окажется недостаточно, то насиловать девочек будут многие.