Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Меня заливает краской до кончиков ушей.
– Твой? – спрашивает он.
– Нет. Твой.
– В средние века за воровство отнимали руку.
– Мы не в средневековье.
– Мы не известно где. И каждый рюкзак здесь – шанс выжить. В рюкзаке Цыплёнка хранится список продуктов, от которых она может умереть, и лекарства от аллергии.
Я молчу. Понимаю, к чему он клонит.
– В рюкзаке Двадцатой – лекарства от астмы. Ты помнишь, что такое астма?
Я хмурюсь.
– Да. Приблизительно.
– Очень хорошо. А теперь иди. И больше в деревне не появляйся. Твой рюкзак тебе отдадут, когда будут уверены, что он твой.
– Ты не главный.
– Не главный, – качает он головой. – Но кто-то должен следить за порядком в этом хаосе. Так что ты в ссылке за воровство. На сутки. Завтра можешь вернуться. К вечеру. И далеко не отходи – в лесу звери, сама знаешь.
Последнее, что я могу придумать – это попросить друзей о помощи. Умник в этом плане бесполезен, но вот Цыплёнок…
– Э… – говорит она.
Я попросила её поделиться средствами женской гигиены с обещанием вернуть долг, когда мой рюкзак обрящет свой путь ко мне. Это её «Э» так красноречиво. Что бы она ни придумала, ясно одно – злосчастную прокладку не получу.
– Ладно, – говорю. – А таблетки от боли у тебя нет? Главный… Первый… Вожак-самозванец упомянул, что у тебя есть лекарства.
– Ну, он не самозванец – все его хотят и уважают… ну, кроме тебя. А лекарства у меня только от аллергии, мне очень жаль, – пожимает она плечами и улыбается, как и всегда, впрочем. – А тампонов у меня нет. Я чашу взяла… а это как бы… ну, негигиенично же… пользоваться ею вдвоём. Ты же понимаешь?
– Понимаю. Не бери в голову. Переживу.
Если не умру от боли этой ночью. Потому что в прошлую от холода она только усилилась. Скорее, конечно не от самого холода, а от того, как сильно напрягается тело в попытках согреться.
Опускаясь на песок под своим камнем, я даже рада тому, что миссия закончена. Пусть все мои старания как-то выручить себя и провалились, зато теперь хоть отдохну. Я так устала, так замучалась, что покой – это единственное, что мне нужно.
Чуть передохну, наберусь сил и схожу за ветками – нужно соорудить постель.
Chance Peña – Star hopping lover
Я в машине на пассажирском сидении. Она двигается медленно, потому что дождь слишком сильный. Даже, скорее, ливень, и дворники подвывают, размахивая по лобовому стеклу. Красные огни впереди стоящей машины сквозь стекло и воду на нём кажутся двумя вспышками красных гигантов. Я хочу взглянуть на водителя, но шею будто сковало, будто протянуло её сквозняком, так что не пошевелиться. Но мне очень надо, и я изо всех сил стараюсь сделать это. Вот мне уже видна часть лобового стекла с его стороны, вот руль, кисть руки… пальцы.
– Эй?
Голос прямо у меня над ухом. Я открываю глаза и сразу захлопываю обратно: мне нужно досмотреть, мне во что бы то ни стало нужно увидеть его лицо…
– Ты в порядке?
Мои глаза снова открываются, причём совершенно против моей воли.
Господи, как же я его ненавижу.
Снова закрываю глаза:
– В полном.
– Тебе плохо, Седьмая?
– Мне хорошо.
Он кладёт руку мне на плечо, и от неожиданно обжигающего тепла его ладони всё моё тело вздрагивает, вернее, один раз подскакивает, как лихорадочное.
– Просто оставь меня в покое! Окей? – практически выкрикиваю.
Но он же здесь главный. Он делает всё, что считает нужным, а остальные обязаны смиренно принимать его решения.
Прямо возле моей головы, прижатой щекой к песку, что-то тяжело плюхается.
И я понимаю, что подняться всё-таки придётся. Готовлюсь принять ударную волну боли и не отключиться при нём.
Сил и энергии хватает только чтобы сесть. Мне приходится придерживать голову руками, потому что даже в таком положении она так кружится, словно мы оба в каком-нибудь цилиндре в парке аттракционов.
Да-да, я помню этот парк! Перед глазами вспыхивают и проявляются картинки пёстрых кузовов качелей, рельсы и вагонетки, восхищение на грани истерики, и постоянный вопрос внутри: «А как он? А как ему? Что чувствует сейчас он? Так же внутри него сейчас разрываются снаряды с бабочками и мыльными пузырями, как у меня?». Я изо всех сил стараюсь повернуться и увидеть его лицо, но сила притяжения к спинке моего сидения настолько велика, что мне никак её не преодолеть. Кто он, этот человек? Кто тот единственный, кого я чувствую рядом даже тогда, когда не помню? И почему его важность для меня так безмерна, что я ощущаю её даже здесь, на краю своего мира?
– Ты такая горячая… у тебя жар… – бормочет он у моего уха.
Кажется, я всё-таки отключилась, и ему пришлось меня поднять. Господи, хоть бы он не видел мои джинсы сзади… как же стыдно. Сейчас он сидит рядом и придерживает меня обеими руками.
– Всё в порядке, – докладываю и стараюсь сделать свой голос таким уверенным, какой всегда у него.
– Я вижу.
Он дышит тяжело. И часто. Такое чувство, будто болезненные месячные у него, а не у меня.
– Ты уже полдня лежишь вот так… и не поднимаешься.
Полдня? Мне показалось полгода. Что, ещё даже этот день не закончился? И я вздыхаю так глубоко, как может только, наверное, человек как минимум трижды хлопнувшийся в обморок от не проходящей в течение уже вторых суток боли.
Я слышу жужжание расстёгиваемой молнии и только теперь замечаю рюкзак. Он вынимает всё его содержимое.
Целлофановый зиплок с двумя пачками печенья.
Картоновая коробка цилиндрической формы с плавлеными сырками «Смеющаяся коровка».
Коробочка из тонкого металла с двенадцатью цветными карандашами внутри и блокнот.
Фонарик на ремешке для головы.
Металлическая фляга, выкрашенная изумрудной краской с белой надписью: «1 литр 24 часа холодное и 12 часов горячее».
Толстовка.
Куртка с отражателями и вшитой сбоку биркой «водоотталкивающая ткань»
Зиплок с трикотажными штанами и футболками.
Зиплок с бельём.
Зиплок с тампонами.
Зиплок с прокладками.
Большой зиплок с медикаментами.
Ещё один большой зиплок с медикаментами.
И ещё один большой зиплок с медикаментами.
– Что это? – не выдерживаю.
– Это твой, – отвечает он и вынимает из бокового кармана клочок бумаги с цифрой 7.