Просыпаюсь от боли в руке. Автоматически выдергиваю её из-под чего-то адски тяжёлого. Уже наверняка начало светать, потому что даже в палатке можно кое-как рассмотреть всё без искусственного освещения.

Моя рука была придавлена к земле грузным телом Инвалидки. Как она тут оказалась, не понятно, потому что накануне вечером ютилась в противоположном углу. Сейчас она вжала меня в тканевую стенку так, что палатку перекосило, и спит фактически на моём надувном коврике. Он у меня широкий – если двоим людям лечь рядом достаточно компактно, его ширины хватит на двоих. Ну и этим вторым вчера был Леннон. Собственно, он и сейчас на своём месте, только вместо меня теперь Инвалидка, а я на земле. Но это не самое интересное. Её левая рука обнимает грудь Леннона, а голова лежит на его плече. Я не знаю, спит ли он, или только притворяется (как, вообще, можно спать, когда на тебе отдыхает такая крупногабаритная девушка?), но Рыжая, лежащая по другую его сторону, пялится на меня во все глаза и многозначительно подмигивает: видала, мол, какие дела? Потом она загораживается от развернувшегося зрелища ладонью и ржёт.

Мне не до смеха.

– В туалет не хочешь? – спрашиваю её.

Она кивает, и мы молча вылезаем, чтобы не беспокоить парочку.

Снаружи уже действительно светло, и день, похоже, собирается быть солнечным. От перспективы наконец-то согреться, у меня аж радостно становится на душе.

А Рыжая, тем временем, ржёт в голос:

– Нет, ну ты это видела? Какая конкуренция, мать её! Жесть! Тебя же… тебя же… ха-ха… в прямом смысле выдавили из-под мужика!

Причём дважды, думаю про себя. И оба раза я туда даже не стремилась.

Не успеваем мы вернуться, Леннон, сложив на груди руки, уже ждёт нас. Его малость потряхивает – видимо, от холода, рано же ещё совсем.

Я снимаю его куртку и отдаю:

– Возьми, погрейся.

– Спасибо, конечно. Но меня уже «обогрели».

Сказано это было сквозь зубы и с деланно злым лицом, но я-то всё равно вижу иронию в его сощуренных глазах и виновато улыбаюсь в ответ.

– Палатку жалко, – говорю.

– А ты не жалей. Добудь иголку с ниткой – наверняка у кого-нибудь есть – и заштопай.

Я задумываюсь: попрошайничать мне как-то не хочется.

– Давай так, – предлагаю ему. – Ты добудь, а я зашью.

– Идёт! – машет кудряшками Леннон и подставляет пятерню.

Я отвечаю с чувством, так, что аж ладонь потом печёт. Вот вроде бы и ребячество это, а настроение становится во сто крат веселей, словно бы наше маленькое общество и не переживает сейчас серьёзное потрясение. Легко с ним, приятно так, комфортно. Ну, с Ленноном, я имею в виду.

– Так, – внезапно меняет он тон, обращаясь на этот раз уже к нам обеим – ко мне и к Рыжей. – Первую половину дня выделяю вам на питание. Во вторую коллективно строим хижину для неё, – кивает в сторону своей всё ещё занятой палатки.

– А потом? – спрашивает хитрая Рыжая.

– Потом тебе.

– А мне? – уточняю. – Когда? Позже всех?

Леннон вначале подозрительно на меня смотрит, потом заявляет:

– А тебе зачем? Ты же со мной живёшь.

– Размечтался! Я тоже хочу отдельную квартиру.

Он только щурится в ответ, пока Рыжая хихикает.

– Тебе тоже построим, не переживай. Давай вначале с Бегемотом разберёмся.

– Я не бегемот! – обиженно доносится из палатки.

Инвалидка, хоть и заспанная, но уже выглядывает через дверь.

– Я Дана!

Лишнего веса в Дане, надо сказать, ещё килограммов сто, невзирая на голодную прошлую неделю. Видать, её все подкармливали по очереди, а это уже вселяет некую надежду на целостность нашего общества, о которой так переживал Главный.

Обедаем мы опять моллюсками, и они уже, признаться, надоели похуже орехов.

– Зато быстро, сытно и всем хватает, – ищет плюсы Рыжая.

– Потерпите до вечера. Вечером запечём вам рыбу, – обещает Леннон.

– Где ты её возьмёшь, балабол? – хохочет Рыжая, она вечно подтрунивает над ним.

– Как это где? У народа. Старший им повелел всем в обязательном порядке сдать налог на инвалидность.

– Налог на что? – выпучиваю я глаза.

Они что? Уже и налоги придумали социальные, пока я там болела? Ну, типа, все сдают еду на благо Инвалидки, то есть Даны, и Цыпе на гипоаллергийный обед?

– На инвалидность, – повторяет Леннон. – Суть налогообложения очень простая: кто не платит, становится инвалидом. И так как мы сегодня на социальных работах, выплаты положены нам!

Ну вот, думаю. Самого его нет, а всё равно умудряется всеми командовать даже в своё отсутствие.

Jolene by Dolly Parton

И мы строим для Даны хижину в три пары рук. Хотя нет, в четыре: Леннон и ей находит работу – нанизывать широкие плотные листья на тонкие прутики для будущей крыши. Это очень кропотливое и долгое занятие, как раз для неё.

Мы с Рыжей по заданию заместителя главнокомандующего заострёнными кольями выбиваем пять отверстий в земле. Просто упираем колышек в почву и долбим по нему увесистым камнем, затем вынимаем и делаем в ней углубление. Леннон, тем временем, заготавливает пять держателей для будущей хижины – тоненькие стволы молодых деревьев.

Ещё когда он затачивал для нас с Рыжей колья, я заметила у него тот самый нож, который торчал накануне из рюкзака Альфы.

– Он мне говорил, что выменял этот нож у тебя.

– Так и есть.

– Тогда почему он снова у тебя?

Я просто не могу набраться смелости и произнести вслух: «Как он будет делать то, зачем ушёл, без ножа?».

И Леннон это понимает:

– Не переживай, он там разберётся тысячами других способов. Мачете здесь нужнее – да хотя бы хижину как построить без него?

– Третий день его нет, – напоминаю.

– Так и должно быть. Они далеко уйдут, а ему потом ещё возвращаться.

– Ему?

– Альфе, – согласно кивает Леннон. – Альфе. А ты почему не зовёшь его по имени?

– Потому что это не его имя?

– У всех нас тут не наши имена, Эл.

– Почему это? У меня моё! Но вы упорно называете меня Рыжей, хотя я даже не рыжая, а Рэйчел с медными волосами!

Леннон бросает на неё такой долгий взгляд, будто давно ждал, и вот, наконец, увидел. А она откровенно млеет от такого внимания, это очень заметно.

Хижину, само собой, нам не удаётся закончить за один день. Уходит и весь следующий, и на этот раз мы работаем с утра и до позднего вечера, а народ снова платит налоги. Зато на выходе хижина Даны – самая крутая хижина в деревне. В ней смело могли бы жить два человека, правда, кровать пока сделали только одну – для Даны.