Шрифт:
Интервал:
Закладка:
кукловодах и никому не давал себя использовать!
Передача шла в прямом эфире, и где-то в глубине души я надеялся, что вот-вот, еще немного — и он встрепенется, в глазах загорится пламя протестной мысли, и враз
помолодевшим голосом прежний Насонов уверенно скажет:
— Горе львам, когда их возглавляют воры и бараны!..
…Дело близилось к концу, ведущий предлагал зрителям прислушаться к мнению
старого учителя, Насонов подавленно перебирал лежащие перед ним листки, а я вдруг
вспомнил — слово в слово! — как он говорил когда-то:
— Следует признать, что элемент случайности играет огромную роль. Целый ряд
вещей от нас совершенно не зависит. Например, в какой семье ты родился (родителей не
выбирают), цвет волос, глаз, унаследованные черты характера… Страна, эпоха, место
рождения, — тоже нам неподвластны.
Но самое главное: как и с кем мы живем, что оставим после себя и как нас будут
потом вспоминать, — зависит исключительно от нас!
Я вспоминаю эти слова и думаю: — Дорогой Александр Абрамович! Что с Вами, мой учитель, случилось? Забыли ли Вы эти мысли или в них разочаровались? Ведь теперь
— слово не воробей! — кто-то будет Вас вспоминать по этой телепередаче. Как Вы были
правы когда-то, утверждая, что легче свободному человеку стать рабом, чем рабу –
свободным человеком…
***
…На одной из наших последних встреч Насонов стал надувать щеки: дескать, знает секрет, как можно выиграть любые выборы, но, заметив отсутствие видимого
интереса с моей стороны, несколько сник и плавно перешел к мыслям о ведении
выгодного бизнеса. Видно, находясь в затруднительном материальном положении, много
думал по этому поводу. Зашел издалека: мол, сейчас время такое, что и жить трудно, а
помирать и того хуже — нет у многих на гробы денег. Надо бы им помочь…
И предложил — не больше и не меньше — как открыть с ним на паях в нашем городе
крематорий.
— У тебя же, Виталий, должны быть хорошие связи, — убежденно говорил старый
учитель, — мэрша, которую ты на нашу голову выбрал, плуты-депутаты… Чего нам с тобой
за доброе дело не взяться, да и людям поможем…
Я молча слушал и думал: в самом деле, не хватает только, чтоб мы, евреи, с
присущей нашей нации энергией и предприимчивостью, стали в порядке оказания
бескорыстной помощи сжигать бренные тела православных…
А Насонов, жадно прикуривая от затухающей сигареты следующую, возбужденно
сипел:
— Решайся, дело верное: если не будем брать за кремацию дорого, к нам и из
Николаева подтянутся — это же совсем рядом…
***
На похоронах его я не был. О смерти узнал случайно: ни одна школа, где он
раньше работал, некролога не опубликовала.
Со стороны правящих кругов, организовавших его памятное выступление по
телевидению, тоже последовало глухое молчание.
Года за полтора до смерти он заскучал и женился. Когда я спросил его про счастливую
избранницу, отмахнулся — ты все равно ее не знаешь, она значительно моложе.
44
— Уверены в ней, как в человеке? — поинтересовался я.
— Не мели глупости, — прохрипел Насонов, — какая еще уверенность… Кто, вообще, в наше
время может быть в чем-то уверен? Я, например, уверен лишь в том, что меня она
переживет…
— Ну, это вы, пожалуй, напрасно, — пытался смягчить я, — в жизни всякое бывает, вот и вы в последнее время вроде окрепли…
В глазах Насонова на секунду зажегся прежний саркастический огонек:
— Бывает, конечно, всякое, но моя Машка (так я узнал имя его новой жены) — девка
здоровая и, как покойная Анна Григорьевна, покинувшая меня на произвол судьбы, надеюсь, не подведет. Молодая — не молодая, а уже двух мужей схоронила. Причем, я
специально навел справки, все сделала по высшему разряду. (При этих словах, надо
признаться, у меня екнуло сердце: моя нынешняя жена, кажется, прошла похожую
школу…)
Конечно, жить с такой молодухой в мои годы не сильно сладко, — задумчиво
продолжал он, — эта пылкая дурища — не моя беспрекословная Анечка. Зато квартира у
меня хорошая, так что интерес ее ко мне крепкий и — слава Богу…
***
Лично для меня судьба этого человека, то боровшегося с ветряными мельницами, то отстаивавшего их право все переламывать вокруг; портившего себе кровь по пустякам
и охотно пившего ее у других; ничего путного, кроме жалоб, не писавшего и тихо, вослед
своим гонителям, ушедшего в небытие, — в высшей степени поучительна. Ему удалось
своей жизнью опровергнуть распространенное заблуждение, что ничего на тот свет
захватить с собой нельзя.
Чепуха! Александр Абрамович умудрился забрать туда все: незаурядный ум и
блестящее знание истории в ее наиболее сложном, сравнительном, варианте; непревзойденное мастерство рапирных реприз и редчайшее умение видеть значительно
дальше и глубже других; с лету понимать суть вещей и мгновенно отличать главное от
второстепенного.
Ничего после себя он не оставил, не написал, не описал — все забрал с собой! Будучи по
натуре громким, ушел тихо, безмолвно и бесследно.
Я думаю, беда его была в том, что по своим природным качествам он должен был
делать историю, а не читать ее в старших классах…
В отношениях с людьми был крайне независим, а потому одинок. Присвоил право
требовать от других то, что принято оказывать добровольно, без всякого на то
принуждения: уважение, симпатию, сочувствие, в трудных случаях — помощь. Его кредо:
— Мне не нужны ваши молитвы — куда охотней я приму ваши жертвы…
***
Несмотря на близость в последние годы к еврейской общине, в систему
религиозных координат Насонов не вписался: молитву не посещал, к слову Божьему был, в лучшем случае, равнодушен.
Говорил: — Я столько лет жил без Него, что мы уже окончательно отвыкли друг от
друга… Но в пользе религии не сомневался: — Нет Бога — нет стыда!
Этими словами, не раз от него слышанными, я и хотел завершить свой рассказ о
старом учителе. Чтобы любой, кто его прочитал, знал отныне, что где-то на юге Украины, в периферийном Херсоне, на старом неухоженном кладбище покоится личность, которая
могла бы при ином раскладе украсить человечество. Я говорю так без малейших
преувеличений. Его интеллектуальный уровень — это уровень еврейских мудрецов-талмудистов, ни с кем другим больше сравнить не могу. И даже допускаю, что гении эти –
признанные столпы ученой светочи! — могли ему во многом уступать.
В чем-то — да, в знании жизни — нет. Они знали, как устроен мир, и в этом Насонова
несомненно превосходили, иначе судьба его, пусть и в непростые советские времена, могла быть другой.
45
Упрекать его, собственно, не за что.