class="p1">И все-таки, интересным человеком был учитель истории Насонов! Хорошо помню его

рассказы о своих друзьях-товарищах, представителях разных сфер людского бытия. В

молодости он был дружен с человеком, чье имя с годами стало достаточно известным в

литературном мире. Назвав его фамилию и видя, что на меня она не производит

впечатления, посоветовал почитать стихи этого автора и повесть «Лиманские истории».

Я нехотя раскрыл дома эту книжку — и был сражен. Умными, добрыми, честными

вещами, вышедшими из-под пера многолетнего замредактора журнала «Юность». И как

учитель-словесник, который худо-бедно, но должен разбираться в настоящей литературе, возьму на себя смелость высказать здесь по отношению к этому не самому известному

литератору, возможно, с точки зрения эстетствующих рафинированных литературоведов, кощунственную мысль.

Я твердо уверен, что никому из обладателей самых громких русско-язычных имен

в великой и могучей русской литературе не удалось воспеть свои Петербург, Москву и

другие прекрасные города так, как это сумел сделать скромнейший Кирилл Владимирович

Ковальджи в изумительной повести о родном городе, рае своего далекого детства, благороднейшем и древнейшем Белгород-Днестровске. Никому!

И вовсе не потому, что он писал лучше Пушкина и Блока, Ахматовой и

Мандельштама. Просто маленький свой городок он любил больше…

Вот одно из его стихотворений, которое мне, тоже жителю небольшого, но

любимого городка, необычайно дорого и близко. Согрей и ты свою душу, уважаемый

читатель!

Судьбы мира вершили столицы,

обнимаясь и ссорясь порой…

Проживал городок на границе

между первой войной и второй.

Не герой, не палач,

ты, пожалуй, дурацкий с пеленок,

41

ты трепач и скрипач,

ты и тертый калач, и теленок.

Но сердито тебя, городок,

время дергает за поводок

взад-вперед… Только истина скрыта.

Не ища ни побед, ни беды,

словно ослик, расставив копыта,

упираешься ты…

Неужели, предчувствуя войны,

городок, ты невольно готов

превратить своих девушек стройных

в старых дев, чтобы не было вдов?

Не горюй и не плачь,

город горечи в брызгах соленых, -

у тебя еще много силенок

и залетных удач!

Город мой, твои новые соты

все полней, тяжелей и щедрей…

Но куда-то зовут самолеты

дочерей твоих и сыновей.

Свысока они смотрят на город,

с нетерпением ждут перемен.

Мир, как шарик, послушно наколот

на иглу их карманных антенн.

Снятся им города и победы,

дела нет им до прошлой беды.

Зачарованы небом побеги,

о земле вспоминают — плоды.

Говорит понимающе город:

«Мне остаться пора позади.

Уходи от меня. Ты мне дорог.

Потому от меня уходи.

Я привык быть любимым и брошенным,

потому что я только гнездо.

Порывая со мною, как с прошлым,

навсегда не уходит никто.

Разбивают сперва, и остатки

собирают по крохам опять.

Уходи, уходи без оглядки,

забывай, чтоб потом вспоминать.

Уходя и былое гоня,

огорчишь меня, но не обидишь:

коль останешься — возненавидишь,

а покинешь — полюбишь меня».

42

Я люблю тебя цельно и слитно,

и мне больно от этой любви,

потому что любовь беззащитна

перед смертью, войной и людьми.

Но завидная выпала участь,

и я счастлив от этой любви –

в ней, единственной, скрыта живучесть

жизни, родины, цели, семьи.

Для человека, который увлекался зарубежными детективами, у Александра

Абрамовича был неплохой вкус, правда?

***

Оказывается, все эти годы, что мы не общались, Насонов внимательно следил за

моими делами. Знал о проведенных мной избирательных кампаниях, регулярно слушал по

проводному радио мои резонансные передачи из цикла: «В системе кривых зеркал».

Не знаю, нравились ли они ему — эту тему он обсуждал только с Карпом. Но

однажды не выдержал, позвонил сразу после радиопередачи:

— Слушай, а ты не боишься? — такой вот задал вопрос. Значит, переживал…

***

После смерти жены он заметно опустился: перестал следить за одеждой, носил

стоптанную старую обувь, нерегулярно брился.

Ему было тяжело ходить. Помню его хриплое, с перебоями дыхание — он

постоянно курил одну за другой дешевые сигареты, и задыхался, задыхался, задыхался…

Бросить курить он, видимо, уже не мог. Ходил шаркающей, развинченной походкой, а

когда я спросил его как-то, почему он при ходьбе низко опускает голову, будто на земле

ищет что-то, то ли шутя, то ли всерьез насмешливо ответил:

— А ты и это заметил? Внимательный, однако, парень… Но я тебя разочарую: искать мне нечего, все, что мне в жизни было надо, я уже давно успел и найти, и потерять.

Хотя, как знать, может, ты и прав: что-то все же ищу, свое прошлое, например, под

ногами. Нахожу чугунные крышки старых канализационных люков на мостовой, гляжу на

даты на них и вспоминаю, что с ними связано. Годы моей учебы в институте, свадьба, рождение детей, — все мало-мальски важные события на моем завершающемся жизненном

пути.

Ты не представляешь себе, как это интересно: вроде снова перед тобой проходит

все, чем ты был богат когда-то, но по глупости потерял в суете и бестолковице будней.

Пройду потихоньку квартал — а сколько вспомню! Разве кто-то расскажет мне сегодня

больше, чем старые чугунные люки?!

***

Незадолго до ухода, перед президентскими выборами 1999 года, его использовали.

Вспомнил, наверное, кто-то, что есть такой умный человек, бывший учитель, к словам

которого могут прислушаться люди, и предоставил ему возможность выступить по

телевидению в поддержку действующего президента.

Не знаю, что заставило Насонова согласиться. Возможно, отпустили бесплатно

толику лекарств, денег на них у него катастрофически не хватало. А может, просто хотел

напомнить о себе: показать, что он еще жив. И что ему, как в былые времена, все еще по

плечу роль властителя чужих дум и помыслов. Правда, роль ему досталась незавидная -

отстаивать неуважаемого человека, используя при этом достаточно мелкие приемы: дескать, и Кучма, и рать его славная, уже сыты, а ежели придут новые — кто знает? — не

станут ли дербанить страну похлеще прежних!

На экране бросалась в глаза его неестественная бледность. Он сидел в простенькой

мятой одежде, заметно небритый, говорил слабым хриплым голосом, в пальцах мял

незажженную сигарету, а в глазах его застыла неловкая усмешечка человека, отдающего

43

себе нелицеприятный отчет во всем, что с ним происходит: вы уж, ребята, простите, с кем

ни бывает…

Я смотрел на него и жалел, как близкого человека, попавшего в беду.

— Куда ты полез, дуралей старый, — щемило у меня сердце, — кого ты сейчас

защищаешь? Не ты ли говорил с ехидцей, что наши олигархи — сродни былым

революционерам. Только те — делали богатых бедными, а нынешние — делают бедных

нищими. Ты же всегда