Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— "Чего это армяне в географию Украины ударились? Что, наши уже все в
кандидаты наук вышли? Пусть сидят себе дома и родной Карастан (страну камней) изучают!"
А ведь у меня хорошая работа была по материалам Херсонщины, добротная. А
сколько публикаций! Передирал у меня любой, кто хотел, а в ученые не пустили…
— Не делай вид, что ты сильно удивлен! — продолжал он, — разве тебе никогда не
доставалось? Или ты думаешь, я не помню, как ты сдавал экзамен старому Жеребко?
Смотри, сколько лет прошло, а я твой ответ по-прежнему помню! О начале Великой
Отечественной, правда? Да, это был еще тот ответ! Ты, абитуриентишка несчастный, показал уровень, который тому же Жеребко мог только сниться. И блестящее знание
фактического материала, и умение мыслить. И за такой ответ поставить «четверку»?!
Когда мы с ним распрощались, мой друг Вася задумчиво сказал:
— Ты знаешь, я сам много лет проработал старшим преподавателем института. Но
слабо представляю себе, каким должен быть ответ студента на экзамене, чтобы
запомниться преподавателю навсегда. Что же ты там, интересно, говорил, если и сейчас
он вспоминает об этом с восторгом?!
Вот такие уроки несправедливости получил я в годы своей учебы в высшей
школе, а сейчас сидел за одним столиком с человеком, имевшим к этому прямое
отношение, Почетным гражданином Херсона — Виктором Павловичем Ковалевым, автором ряда учебников, бывшим деканом литфака и заведующим кафедрой
современного русского литературного языка. И очень, кстати, хорошим преподавателем.
51
Он поделился со мной своей радостью, рассказав, как получил на День Победы, совсем недавно, трогательную открытку-поздравление из Израиля от своего большого
друга Рема Александровича Лукацкого, тоже в прошлом офицера-фронтовика, многие
годы преподававшего в нашем институте на биологическом факультете физиологию. И
вскрыв плотный конверт, был несказанно обрадован, обнаружив там, кроме яркой
открытки, денежную купюру достоинством в 100 долларов. Судя по тому, как Виктор
Павлович был одет, он переживал сейчас непростые времена.
В ходе своих несколько принужденных рассказов профессор то и дело, как бы
невзначай, брал из вазы конфеты и, пытаясь это делать незаметно, опускал их в карман
пиджака. Теперь только я понял, почему соседство со своим бывшим студентом его не
сильно обрадовало. Заметив, что я обратил внимание на манипуляции со сладостями, Виктор Павлович неловко усмехнулся и, пытаясь превратить все в шутку, заговорщицки
сказал:
— «Какая все-таки это глупая штука — жизнь, Виталий… Помнится мне, в году 46-ом или 47-ом пригласили нас с Ремом как орденоносцев-фронтовиков на банкет в горком
партии по случаю какого-то праздника. Тогда все жили впроголодь, продукты только по
карточкам, а на столе — немыслимые для нас яства. И мы, молодые, сильные, голодные –
потихоньку, улыбаясь друг другу, таскали со стола конфеты, полные карманы набили и
уходили счастливые: так нам хотелось сладкого!
А теперь, кажется, круг замкнулся: я, старый профессор, заслуженный вроде
человек, делаю то же самое. Хочу порадовать свою старушку».
Эта встреча и конфеты, которыми старый ученый хотел побаловать свою
супругу, раз и навсегда смирили мою былую обиду: мало ли как бывает в жизни.
Он несколько раз обращался ко мне после этого с разными просьбами. Я, по
возможности, помогал ему в каких-то пустяках, был даже приглашен к нему домой, на
этот раз, уже в качестве желанного гостя, а не носильщика тяжестей, как четверть века
назад.
В своей книге он жаловался на то, что его предали ближайшие ученики, для
которых он много сделал. О руководстве института Ковалев отзывался не очень
уважительно. Его уходу на пенсию предшествовала затяжная война: профессор писал
повсюду письма с обличением существующих, по его мнению, беспорядков в институте.
Думаю, он был во многом прав, но его противники оказались в интригах сильнее. В том
числе, бывшие ученики, которым он дал путевку в жизнь.
На вопрос: предали они его или нет? — ответить теперь непросто. В трудное для
него время, когда все эти, им выученные, от него «отвалили», рядом оказался почему-то
тот, которого когда-то незаслуженно низкой оценкой подвел он.
Это был интересный и умный человек. Пусть и у него бывали ошибки — добрая
ему память!
================
В ХИЛОМ ТЕЛЕ
Так получилось, что после службы в армии мы с моим самым близким армейским
товарищем Димой Мечиком потеряли друг друга. Разошлись на долгие десятилетия, а
когда-то в неторопливых солдатских беседах так сладко отводили друг другу душу без
малейшей утайки…
Маленького росточка, внешне даже хилый, с явными залысинами на высоком лбу, Димка, на первый взгляд, производил невыгодное впечатление заурядного шибздика. Он
был меня моложе. Ко времени появления его в нашей части в Ленинакане, я уже служил
52
второй год. Никогда не забуду нашу первую встречу. Я принес командиру на подпись
шифровки, как вдруг в коридоре раздался какой-то шум, дверь резко отворилась и
дежурный по части старший лейтенант Сидошенко буквально за шиворот втащил в
кабинет плачущего навзрыд, упирающегося худенького солдатика. Слезы в армии
нечастое дело, и я обратил внимание, с каким недоумением глядит шеф на этого плаксу.
Солдатик, громко захлебываясь, причитал:
— «Я больше не буду, честное слово, это в первый и последний раз!», — и я был очень
удивлен, когда офицер доложил командиру суть его проступка. Оказывается, во время
обеда над ним решил подшутить сержант Дышлов, коренастый тупой битюг-старослужащий. Он незаметно поставил на место поднявшегося за хлебом Мечика миску с
борщом, тот, естественно, не заметил, а когда вскочил с мокрой задницей и увидел от всей
души веселящегося сержанта, ни секунды не задумываясь, схватил миску и вылил остатки
на голову глупого ветерана. В столовой поднялся страшный шум, оскорбленный в своих
лучших чувствах сержант набросился с кулаками на молодого солдатика, в общем, этих
мо́лодцев еле растащили, а так как рядовой оскорбил действием старшего по званию, за
что можно было и в дисциплинарный батальон угодить, его привели на разбор к
начальству. Командир принял соломоново решение: приказал дежурному офицеру
наказать обоих участников происшествия и со словами:
— «Боже мой, кого призывают сейчас служить в армию!» — вернулся к секретным
бумагам.
А через месяц, во время учений в Араратской долине, подобная ситуация странным
образом повторилась. Опять к командиру привели этого солдатика, снова он безутешно
рыдал горючими детскими слезами, уверяя командира, что подобное «никогда в жизни
больше не повторится!», но на этот раз история оказалась интересней.
Я вспоминаю нашего двухметрового повара, версту коломенскую, молдованина
Драгана из Бельц. Как наяву, вижу
