– Вот что поможет вам избавиться от клопов, господин Ибаньес, – говорит Давернь. – А чтобы быть уверенным в том, что они вас больше не побеспокоят, я предоставлю вам персональный барак. Теперь вы не сможете сказать, что французское государство не принимает проблемы заключенных близко к сердцу.

Затем, обращаясь к охранникам, он произносит:

– Отведите его в блок для штрафников.

Простой барак, в котором совсем нет света, окруженный сетью колючей проволоки, более густой, чем на других участках лагеря: перелезть через нее невозможно. Внутри, на полу, – два одеяла. Мужчины называют эту камеру «сводящим с ума четырехугольником». Любая попытка побега или проникновения в женские блоки карается пребыванием в одиночной камере. Туда отправляют на неделю или две, оставляя узника без связи с внешним миром, и люди, которые там оказываются, не знают, сменяется ли день ночью или ночь днем.

За Эрнесто следует молчаливая процессия. Лиза снова пересекает лагерь. Она думает о его словах, его глазах, его губах. Тюфяк, на котором она спит уже почти месяц и который до сих пор кажется ей таким жестким, представляется ей защитной оболочкой против человеческой суровости. Лиза спрятала там записку, которую написал Эрнесто: это сделал именно он, теперь она в этом уверена. Девушка спрятала ее в чемодан, под фотографию матери, хотя им и не разрешалось оставлять такие вещи при себе. Отныне Эрнесто будет охранять ее сон; ее защищает мужчина, готовый противостоять власти, добиваясь, чтобы к Лизе относились по-человечески.

Как только испанцев развели по блокам, они тут же дали торжественное обещание: старые вояки из солидарности решили побрить себе головы. Но у них было всего две машинки для стрижки, купленные на черном рынке, поэтому воплощение их замысла в жизнь сильно усложнялось. Испанцы стали вытаскивать бритвы, лезвия, ножницы: все, чем можно резать. Кто-то случайно поранился, задев кожу головы или ухо. Многие сомневаются, продолжая кокетничать, но под ободряющие крики других бойцов интербригад, уверяющих их в том, что после стрижки они покажутся rubias более мужественными, сдаются.

Во время вечернего обхода комендант Давернь медленно проезжает на своем Citroёn по центральной аллее, перед тем как дать команду к отбою. Он видит четыре тысячи бритоголовых мужчин, каждый из которых поднял кулак. Когда Давернь с побагровевшим лицом выходит из машины, испанцы запевают «Марсельезу», достаточно громко для того, чтобы их голоса услышал Эрнесто, и не дают сумеркам сгуститься над бараком штрафников. Давернь разворачивается на каблуках, садится в машину и на бешеной скорости мчится к своему бараку.

* * *

8

Однажды утром в середине июня дверь барака номер двадцать пять медленно открывается, да так тихо и осторожно, как никогда прежде. Женщины просыпаются. В проем, отделяющий ясный день от темноты, просовывается чья-то голова. Кто-то неуклюже заходит в помещение, в руке у него ящик с инструментами. Мужчина в женском блоке. Вот это событие! Тень постепенно распрямляется; теперь можно рассмотреть молодого сильного мужчину, очень стройного: он скромно, в знак своих добрых намерений, улыбается, обнажая тридцать белоснежных зубов. Два зуба он потерял во время вынужденной посадки – они врезались в штурвал, как только шасси коснулось земли. Но боль, причиняемая пулей, которую люди Франко всадили ему в ногу, сделала его бесчувственным ко всему остальному: он больше ничего не ощущал.

Сюзанна еще лежит, она ждет, как и другие узницы, неизвестно чего, ждет, чтобы не терять надежду, чтобы верить в то, что у нее есть цель, что тот, ради кого она здесь, придет, чтобы ее спасти; Сюзанна ждет, как может ждать только влюбленная женщина. Она приподнимается на тюфяке, трясет Лизу за рукав. Это он, Педро! Сюзанна встает, проводит рукой по своим рыжим волосам, подходит к мужчине и тоже улыбается. Но, похоже, бывший летчик ее не узнает.

– Это я, Сюзанна, девушка с вокзала в Олорон-Сен-Мари… Та, которая в бигуди.

– Он не говорит ни по-французски, ни по-немецки, – отвечает ей мужчина, стоящий позади Педро.

У Эрнесто, держащего в одной руке молоток, а в другой – пилу, уже нет красивой серебристо-седой шевелюры. Но его голубые глаза озаряют помещение.

– Сюзанна… – повторяет девушка с испанским акцентом, стоя прямо перед Педро, посреди барака, и имитируя жест, который она повторяет каждое утро, завивая волосы. – Con los bigoudis[47].

Улыбка медленно сходит с лица испанца, он делает шаг назад.

– Bigoudas! – делает Сюзанна еще одну попытку.

Она начинает рыться в чемоданах, находит наконец металлические бигуди и наматывает на прядь волос, падающую ей на глаза.

Казалось, что Педро внезапно очнулся. Он шарит рукой в кармане своей военной куртки, разорванной на локте, и вынимает обертку от плитки шоколада Lombart, которую Сюзанна протянула ему три месяца назад. Он разворачивает мятую бумагу, на которой изображены двое школьников в коротких штанишках: повернувшись спиной, мальчики смотрят в светлое будущее. Педро протягивает Сюзанне бумагу, словно древний пергамент, буквы на котором остались нетронутыми и хранят в себе прошлое.

– Bigoudas! – говорит он ей.

Педро наверняка думает, что это ее имя. Он глядит прямо в ее черные глаза, которые от слез блестят еще ярче. Сюзанна, беарнезка, не вышедшая замуж, видевшая, как деревенские девушки одна за другой шли к алтарю, в то время как она трудилась на семейной ферме; ее приводили на танцы и провожали домой, так и не поцеловав, и она утешалась тем, что поедала яблочные пироги, к которым никто не хотел прикасаться, – эта девушка бросается к испанцу и жадно льнет своим ртом к его тонким губам, как будто хочет проглотить его целиком. Она покрывает его лицо поцелуями; от него исходит аромат чудесного фруктового сада.

Эрнесто тем временем уже начал заделывать дыры. Испанцев направил сюда Давернь, который проявил твердость при подавлении бунта, но не мог не проникнуться яростью Лизы. Испанцы ремонтируют протекающую крышу и скрипучие полы, прибивают полки, чтобы узницы могли положить на них свои самые хрупкие вещи, по крайней мере те, которые они хотят спрятать от крыс. Внезапно в бараке воцаряется легкая беззаботная атмосфера. Женщины угощают мужчин жидкой кашицей на основе цикория, которую называют «кофе», скручивают им сигареты, шутят и смеются.