— Отлично! — Заботкин вернулся в бар и вместе с Аллой потащили Раду в номер. Он оказался самый простой. Две кровати по стенкам, шкаф, тумбочки, зеркало и телефон.

Веселье в баре продолжилось. Периодически Антон вспоминал о своей семье. Но девчонок бросить в таком состоянии не мог.

Часа в три ночи посетители бара устали и начали расходиться. Когда Антон с Аллой вернулись в номер, на полу лежал дополнительный матрас и постельные принадлежности. Антон сказал имениннице ложиться на вторую койку. Сам расстелил простынь на матрасе, расправил одеяло и взбил подушку. Затем разделся и лёг, отвернувшись, чтобы не смущать Аллу. Через несколько минут под ней заскрипела кровать, и свет потух. Антон быстро уснул.

Неожиданно среди ночи Заботкин почувствовал, как его обнимают. Спросонья показалось, что это жена. Но объятия были нетерпеливы и резки. Чуть раньше, чем он проснулся, в сознание проник знакомый шёпот:

— Антон Борисович, Антон Борисович…

Обнажённое горячее тело Аллы обжигало. Она, то прижималась сверху, просовывая руки под Антона, вонзаясь пальцами в спину, то приподнималась, нависая, и начинала теребить его майку, задирать вверх. Стягивала трусы. Затем снова падала на него, прижимаясь упругой грудью. Металась, точно не могла определиться, с чего начать.

— Милый, милый мой, Антон Борисович… шептала она. Зажимала его щёки ладонями. Торопливо целовала в лоб, глаза, губы. Её жёсткие волосы лезли в поцелуи, неприятно скребли, кололи лицо Антона.

Чувствуя, как он отворачивается, Алла приподнималась, откидывала пряди рукой и снова прижималась губами. — Не могу без тебя. Думаю постоянно. Я так соскучилась, Антон Борисович! Ну, пожалуйста, пожалуйста…

Заботкин понял, что сейчас он в первый раз изменит жене. С этой милой девочкой. Было глупо отталкивать её и что-то объяснять. Она ничего не слышала и не желала понимать. Он чувствовал, как внутри разгорается животный инстинкт. Не то возбуждение, к которому привык — нарастающее, чувственное, постепенно охватывающее всё тело, а взрывное импульсивное, с дрожанием рук, осознанием длительности каждой секунды — ценности мгновения.

Алла казалась игривым котёнком, случайно попавшим в большие сильные объятия Заботкина.

Он с умилением гладил её спинку, грудки, ручки, ножки. Всё это отдавало новизной, точно недавно сошло с конвейера. Едва сдерживал в себе кровожадного монстра, оттягивал наступление развязки, слушал постанывания и непроизвольное урчание девушки. Временами сам, как ребёнок, хотел сжать эту мягкую игрушку, порвать, посмотреть, что у неё внутри. Но останавливался, не торопил себя, зная, чем всё закончится.

В голове едва слышно звучал протест разума.

Попытался сопротивляться:

— Подожди… Подожди, послушай, — шептал он, — я не могу, понимаешь, так нельзя, у меня… нет презерватива…

— Ничего… ничего не надо, нет… не бойся, через одышку шептала она, — я в детстве сильно простудилась. Врачи сказали, что у меня никогда не будет детей…

Последняя преграда рухнула, и Антон осознал, что эта малышка в полной его власти. Вот она неумелая, угловатая, совсем несмышлёная в сексе, не знающая настоящего наслаждения, не представляющая, что её ждёт.

Ведь он-то понимает, как надо обращаться с котёнком: почесать за ушком, потеребить за холку, погладить шейку и подбородок.

И от этих мыслей, ощущения собственной значимости, появилась жажда осушить этот случайно подвернувшийся источник, вобрать в себя, утолить иссушающую похоть. Он приподнялся и грубо опрокинул девочку спиной на матрас. Обхватил за талию, сжал и с остервенением впился губами в упругий бархатистый живот. Почувствовал, как она задрожала и беспомощно раскинула руки, выгнулась и застонала.

Антон обрушил на свою добычу весь огромный семейный опыт, почерпнутые знания…

Когда, обессиленный, он смежил веки и начал засыпать, ласковые девичьи руки ещё продолжали трогать его лицо. Водили пальчиками вдоль бровей, губ, подбородка. Алла тихо произносила его имя, точно не верила, что это был он:

— Антон Борисович… Антон Борисович…

Бормотала едва слышно стихи. Их было много. И только знакомые строки оставались в памяти:

— … Я могу для тебя отдать Всё, что есть у меня и будет. Я могу за тебя принять Горечь злейших на свете судеб…

Глава 13. Сопротивление бесполезно

После этого их первого сексуального опыта Алла долго не появлялась. Антон даже стал беспокоиться — быть может, он сделал что-то не так?

Или не то сказал в пылу страсти — обидел? Вспоминал, как утром их разбудил Анатолий. Одевались молча. Рада не могла открыть рта, только крутила головой и мычала — её продолжало мутить. Антон с Аллой проснулись порознь, старались друг на друга не смотреть. Их сковывало непонятно откуда-то возникшее смущение, словно что-то сломалось в отношениях, и надо было их выстраивать заново. Но как — никто из них пока не знал.

Антон понимал, что теперь всё будет по-другому.

Вечером, после работы вернувшись домой, он с удивлением ощутил себя по-новому среди привычных старых вещей. И даже в общении с семьёй появилась необычная лёгкость. Точно всё знал наперёд. Чувствовал внутри себя появившуюся тайну. Некое скрытое преимущество. Словно вокруг Антона образовалась защита, невидимый барьер. И он мог наблюдать за всеми изнутри, как бы из сокрытого убежища, где его никогда не смогут достать. Взгляд стал острее, ум изобретательней.

Он неожиданно увидел, что в квартире беспорядок. Диван не сложен, на кухне оставлены тетрадки — старший сын там делал уроки. Хотя это было обычно. Решил, что ему не хватает строгости и надо бы проверить домашнее задание. Выяснить, чем целый день занималась жена — что приготовила на ужин? Как самочувствие матери? Появилась необходимость делать всё правильно, как пишут в книгах, учат психологи. Но не с целью чего-то добиться, проявить внимание, а чисто практически потому, что так надо.

И это новое отношение породило некую отстранённость, которая не давала приблизиться, ощутить родное тепло, сопереживать. Ему казалось, что он потерял частичку себя.

Теперь, когда обнимал жену и гладил по головкам детей, не ощущал былого душевного участия, а