— Прошу, — сказал Петр насколько мог естественнее,вежливо встал. Хотел обойти стол и двинуться навстречу, но из въедливойосторожности не решился — еще нанесешь ненароком ущерб Пашкиному имиджу, самтого не ведая…

Гость молча приблизился к столу. Походка его была в чем-тознакомой, кого-то смутно напоминала.

— Прошу. — повторил Петр, указывая напредназначавшееся для посетителей кресло. — Чай, кофе, коньяк?

И мысленно похвалил себя — до того непринужденно срывались сязыка реплики… Освоился, а?

Изящным жестом поддернув брюки, гость опустился в кресло,поставил на пол небольшой плоский портфель и, прежде чем Петр успел придуматьнаиболее подходящую светскую реплику, смутно знакомым голосом ответил:

— Водки давай, сучий потрох, водки…

Петр вздрогнул:

— Позвольте… — всмотрелся пристальнее, шумно вздохнул ив голос матернулся. Покрутил головой: — Н-ну… Предупреждать надо!

— А ведь не узнал, сукин кот, не узнал! — ликующевоскликнул Пашка уже своим обычным голосом. — Качественный паричок, а? Иботва. Как свои. Пока топал по собственному офису, ни единая тварь не опозналакормильца-поильца.

— У тебя даже походка другая… И голос…

— Поставили, Петруччио, поставили. Даже Жанна, соска,не узнала… впрочем, справедливости ради стоит уточнить, что она перед глазамиимеет главным образом не физиономию, а совсем другую деталь организма… ТыЖанночку уже оприходовал?

— Нет.

— Ну и дурак. Рекомендую. Подсказать позу, в которой ееталанты наиболее ярко проявляются?

— Спасибо, обойдусь, — ответил Петр суховато.

— Петруччио, а Петруччио! Что ты такой кислый? —Пашка так и сиял. — Бери пример с меня. Ликовать надо, дубина. Как я вижу,ни одна сука не усомнилась… Давани вон ту кнопку, белую.

— Зачем?

— Замок блокируется. Пока не отключишь, никто невойдет. У меня масса свободного времени, у тебя тоже, можно поболтать не спеша…— Он раскрыл портфель, нажал там что-то, послышался негромкий электронный писк,курлыканье, и все смолкло. — Ну, все в порядке. Никаких клопиков, а и былибы, глушилка даванет… Показываю еще один секрет, про который и Жанка не знает.

Он подошел к стене, нажал обоими указательными пальцами наверхние углы рамы небольшой яркой картинки, импрессионистски представлявшейвзору букет цветов в белой вазе. Картина тут же откинулась, как дверь. Доставбутылку неизменного «Хеннесси» и две больших серебряных стопки, Пашка вернулсяк столу, ловко раскупорил, ловко разлил. Ухмыльнулся:

— Ну, каково оно — быть мною?

— Я бы сказал, не самый тяжкий труд… но временами бытьтобою, Паша, очень, я бы выразился, странно…

— Это пуркуа?

Петр оглянулся на картину за спиной, ощутив поневолемимолетный сердечный укол.

— Ах, во-он что… — ухмыльнулся в бороду «господинКолпакчи». — Взыграли пуританские установочки русского офицерства? Ах тыМаксим Максимыч мой…

— Слушай, а зачем все это? — серьезно спросилПетр.

— В психоаналитики потянуло?

Петр усмехнулся:

— Читал где-то, что хороший актер должен понять образ.

— А что тут понимать? — беззаботно сказалПашка. — Сидит тут на моем месте какой-нибудь мышиный жеребчик, поглядываетчерез плечо хозяину — и слюнки текут. А ты сидишь и думаешь: «Хренов! Мое!»Уяснил? Как выражался герой какого-то английского детективчика, обладаниекрасивой женщиной как раз в том и заключается, чтобы вызывать зависть ближних…Расскажи лучше, как там у нас дома. Без проблем?

— Вроде — без проблем. Реджи на меня погавкиваетвременами…

— Серьезно?

— Ага. Что-то он такое чует, паразит. Его мы уж точноне провели.

— Ну и хрен с ним, — подумав, сказал Пашка. —Привыкнет, стерпится — слюбится. На худой конец, попроси у Андропычакакой-нибудь химии и подсунь ему в колбасе, чтобы откинул ласты.

— Жалко все же. Авось сживемся…

— Ну, дело твое, — сказал Пашка. — Ты мнесобаками зубы не заговаривай. Анжелу трахнул?

— Ну…

— Марианну трахнул?

Петр, отведя глаза, кивнул, уточил:

— Впрочем, неизвестно еще, кто кого…

— С ней это бывает, — хохотнул Пашка. — Ну,как тебе мои бабы?

— Ты что, специально их подбирал по красивым именам?

— По именам? А… да ну, Анжела никакая не Анжела, аАнька. Марианна — Маринка. Вот Жанна — и впрямь Жанна, так уж получилось,родители наградили имечком… Ну, а Катерину свет Алексеевну-то распробовал?Хороша?

Петр молчал, буравя взглядом стол. Потом сказал чуточкунеуверенно:

— Вот про Катю я и хотел поговорить…

— Ну-ну? — с любопытством откликнулся Пашка.

— Слушай, не мое дело, наверное… По эти твои забавы,Станиславский ты наш…

— Какие еще забавы? А-а! — прямо-таки ликующевоскликнул Пашка. — Вторник же… Ты, я так понимаю, в театр угодил? Чтотебе девки показали? Да не жмись ты!

— "Лас-Вегас" и «Колючую проволоку».

— А, ну это — не фонтан, — деловито сказалПашка. — Закажи ты им, пожалуй что, «Консерваторию» или «Арабские вечера»,совсем другое впечатление…

— Может, еще и «Палача» заказать?

— А почему бы и нет? Стоп, стоп… Что-то быстренькоразобрался в театральных буднях… Неужели Катька сама просвещала?

— Как тебе сказать… — Петр набрался смелости. — Вобщем, ты со мной делай что хочешь, но спектакли я отменил. Так ей и обещал. Иона, между прочим, только рада. Я, в конце концов, не пацан, могу разобраться,чего женщине хочется и чего не хочется…

— Ах, вот оно что… — протянул Пашка. — Правильныйты наш, вылитый моральный кодекс строителей коммунизма… Решил, значит, статьизбавителем томящейся принцессы? — Он всмотрелся внимательнее и вдругзахохотал в голос, хлопнул себя по колену: — Восток — дело тонкое, Петруха… Ну,Петруччио! Ну. хер Питер! Ставлю сто против одного, что ты, простая душа,всерьез запал на Катьку! Что заменжевался, брательничек? Дай-ка я к тебеприсмотрюсь… Ну конечно! Все симптомы. Взгляд блуждает, на роже — этакаяявственная пунцовость… — Он утвердительно закончил: — Ты ее на правах законноюмужа оттрахал и запал всерьез… Во-от такими литерами на роже написано.

Петр поднял голову и взглянул брату в глаза:

— А если и всерьез?

— Ну что ты так смотришь, будто зарезать хочешь,чудило? — засмеялся Пашка. — Только мне ревновать не хватало. Ежелипомнишь, я тебе уже говорил, что всерьез собрался развестись. Так что бери ипользуйся. Баба с возу — кобелю легче… Серьезно. Катька для меня — отрезанныйломоть. Ты что, — спросил он мягче, без насмешки, участливо, —всерьез запал, Петруха?