Солнце уже опускалось, когда кукурузные поля закончились и открыли широкие травяные просторы. Тэмсин и Рэн уже ушли далеко от дороги, хотя человеческие фигуры, идущие в город, который покинули девушки, еще виднелись вдалеке. Трава под ногами была влажной и заболоченной, хотя дожди не шли вот уже несколько недель.

– Стой, – Тэмсин подняла руку. Рэн врезалась в нее. – Я проголодалась.

Рэн восстановила равновесие.

– Ой, хорошо, что ты захватила еду!

Ведьма нахмурилась:

– А ты нет?

Рэн сощурила глаза:

– Ты тоже ничего не взяла?

Тэмсин пожала плечами:

– Ну, я думала, ты что-нибудь прихватишь.

Рэн уставилась на нее:

– Теперь я еще и мысли твои читать обязана?

– Это бы избавило нас от кучи проблем, да.

– Ты невыносима, – фыркнула Рэн, опускаясь на невысокий каменный забор, который петлял по холмистой долине.

Тэмсин не ответила. Кругом деревенская идиллия. Не так уж сложно вызвать какой-нибудь приличный ужин. Ведьма потянулась к Рэн, но та отдернула руку:

– Что ты делаешь?

– Мне нужна твоя магия. Свои силы я лучше поберегу. Нам еще далеко идти.

Она схватила Рэн за руку и потянулась к магии. Прошептала призывающее заклятие, и через несколько мгновений перед ними возникло настоящее пиршество: буханка хлеба, исходящая паром – прямо из печи, – четыре связки сосисок и корзина груш. Тэмсин ничего не почувствовала, никаких последствий, даже голова не закружилась.

Для кого-то это было бы захватывающее ощущение, но Тэмсин не желала радоваться могуществу без отдачи. Она не хотела приобретать еще больше сходства с темной ведьмой Эванджелин.

Рэн воззрилась на нее:

– Нельзя просто брать мою магию без спросу!

Но ее глаза выдавали как восторг, так и голод, и она набросилась на еду, запихивая в рот кусок за куском. Дикое создание.

Вдруг Рэн резко прекратила жевать.

– Погоди.

Она положила кусок хлеба обратно на полотенце, вместе с которым появилась буханка.

– Откуда все это?

Тэмсин пожала плечами:

– Призвала с ближайшей фермы.

Рэн негодующе уставилась на нее.

– Но это ужасно! Теперь у кого-то не будет хлеба на ужин! А если эти груши были для пирога?

Тэмсин непонимающе качнула головой.

– Ну, видимо, они останутся без пирога?

Она взяла кусок хлеба и принялась медленно его жевать.

Рэн надулась.

– Ты хоть когда-нибудь в чем-нибудь нуждалась?

– Много в чем, – бросила Тэмсин, но хлеб во рту смягчил ее слова.

Ей не нравилось, что девчонка ведет себя так, будто знает ее, хотя они провели в дороге меньше дня.

– Что-то не верится, – пробормотала Рэн, глядя под ноги.

– Ну и ладно. – Тэмсин с трудом проглотила еду. – Можешь блюсти свои принципы. Хоть с голоду помирай, мне-то что.

Рэн уселась, скрестив руки и подчеркнуто глядя куда угодно, кроме пищи. Тэмсин продолжила есть. Она не чувствовала вкуса, но смогла изобразить удовольствие, вздыхая, урча и нарочито вгрызаясь в еду.

Наконец Рэн бросила сострадать фермерам и вцепилась в последнюю сосиску.

– Так и думала. – Тэмсин торжествующе укусила самую большую грушу.

Рэн сердито зыркнула на ведьму, перенесла внимание на птичку, которая опустилась на забор рядом, и тихонько заговорила с ней. Тэмсин улыбнулась сквозь грушу – она набивала рот, хоть и не получала никакого удовольствия.

Порой у нее оставалась только злость. Друзей от этого больше не становилось, но это было какое-никакое чувство. Оно представлялось ведьме внутренним огнем, который горел, даже когда мерзли руки и ноги, когда люди мрачнели и отворачивались, а по ее пустому дому гуляло эхо одиночества.

Кто вообще эта Рэн, чтобы заявлять, что Тэмсин ни в чем не знала нужды? Ведьма знала потери. Знала тоску. Ее не готовили к той жизни, в которой она очутилась. Тэмсин никогда не должна была оставаться одна. Одна из двух близняшек, половина единого целого. Тэмсин-и-Марлина – так было правильно, это следовало произносить на одном дыхании, чтобы имена сливались воедино, как когда-то слились их жизни.

Тэмсин вновь подумала о дневнике, который возникал перед ней при любой возможности. Прошлое пробиралось следом, нападало со всех сторон: темная магия висела в воздухе, слова сестры плыли перед глазами. Такое прошлое лучше не откапывать. Цепляясь за него слишком сильно, можно окончательно утонуть в темной глубине.

Близнецы должны быть равны, две стороны одной монеты. Вот только между Тэмсин и Марлиной не возникло равновесия. Жадина Тэмсин забрала всю силу себе еще в материнской утробе, оставив сестре так мало, что магия приносила той только вред. В конце концов Марлина умерла из-за того же, что придавало сил Тэмсин.

Рэн ошибалась.

Тэмсин знала нужду и жажду.

Она жаждала развернуться и броситься обратно в Лэйдо, жаждала оставаться как можно дальше от родины, где ее больше не ждали. Жаждала, чтобы сестра была не только воспоминанием.

Как и обычно, Тэмсин не чувствовала ничего, вспоминая о сестре – о том, как Марлина всегда брала высокие ноты, когда они пели, и звуки отражались от сводов Большого Зала академии; как она завязывала волосы в узелки, когда волновалась; как не умела сосредотачиваться на ком-то одном – и от этой пустоты Тэмсин хотелось закричать. Но ведьма знала: одного желания недостаточно. Ее крик не нашел путь наружу, и в голове осталась лишь звенящая тишина.

Рэн никогда раньше не ночевала под мостом.

– Ты ведешь себя как ребенок, – раздался из тени резкий голос Тэмсин, которая уложила рюкзак под голову и укрылась плащом словно одеялом.

– Но под мостами живут тролли. – Рэн отшатнулась, нервно теребя косу.

Она не могла отмахнуться ни от сказок из детства, ни от предостережений отца, опасавшегося всего волшебного, и матери, которая ничего не знала о мире вокруг.

– Беру свои слова обратно. Дети ведут себя разумнее.

Лица Тэмсин не было видно, но она наверняка закатила глаза.

– Тролли обитают только на Юге. Предпочитают теплый, влажный климат. – Тэмсин повернулась спиной к Рэн, голос зазвучал приглушенно. – А теперь прекращай мельтешить и ложись спать.

Рэн помедлила, глядя в звездное небо, но наконец сдалась и улеглась. Как можно дальше от Тэмсин. Та похрапывала, а вот Рэн не спалось.

Они собирались остановиться в таверне. Тэмсин надеялась вымыться. Рэн надеялась встретить людей – хоть кого-нибудь, кроме ведьмы с ее горькими смешками и неумолчными жалобами на ноги. Она была едва ли старше семнадцатилетней Рэн, а ныла больше, чем иная бабка – больше, чем Сэроя, старуха из Уэллса, которая долгие годы играла на арфе для Ооны, королевы великанов. Руки у Сэрои были искалеченные и шишковатые, но она не забывала улыбнуться Рэн, когда они встречались на рынке.